убедились, что дело шло тихо-мирно. Все как положено, все действующие лица на своих местах.
На следующий день, уже перед самым венчанием, Мэри со своей родственницей, имя и характер которой нас абсолютно не волнуют, и эти две сестрицы - обе страхолюдные и тридцатилетние - с нетерпением ждут, когда же объявится доктор Ллойд. Минуты бегут, Мэри плачет, сестрицы злятся, родственница мешается у всех под ногами, а доктора все нет и нет. Наконец родственница звонит в гостиницу, и там говорят, что он не ночевал. Да, нам известно, говорят, что доктор собирается на свадьбу. Нет, постель не смята. И высказывается предположение, что он, может быть, дожидается в церкви.
Счетчик тикает, это нервирует Бетти и Беатрис, и в конце концов сестрицы, родственница и Мэри едут в церковь. Перед церковью толпа. Родственница высовывается из такси и просит полицейского вызвать старосту, и староста говорит, что доктора Ллойда нет, но жених с шафером дожидаются. И тут вообразите чувства Мэри, когда она видит волнение на паперти и полицейского, который выводит ее отца. У мистера Филлипса из карманов торчат бутылки, и, главное, вообще непонятно, как он проник в церковь.
- Последняя соломинка, - сказал мистер Робертс.
- Беатрис и Бетти говорят: 'Не плачь, Мэри, полицейский же его вывел. Вот видишь? Он упал в канаву! Плюх! Не принимай близко к сердцу, скоро все обойдется, ты станешь миссис Хьюз'. Но родственница говорит: 'Ты не можешь венчаться без мистера Ллойда', и Мэри улыбнулась сквозь слезы - тут бы каждый расплакался, - и в этот момент полицейский, другой, еще...
- Еще! - сказал мистер Робертс.
- ...еще полицейский пробивается сквозь толпу и передает в церковь какое-то сообщение. Джон Уильям Хьюз, Генри Уильям Хьюз и шафер выходят к полицейскому, машут руками и показывают на такси, где Мэри сидит с сестрицами и этой родственницей.
Джон Уильям Хьюз подбегает к такси и кричит в окно: 'Доктор Ллойд умер! Венчание придется отменить'. Генри Уильям Хьюз подходит следом, открывает дверцу и говорит: 'Отправляйся домой, Мэри. Нам надо в полицию'. - 'И в морг', - добавляет его отец.
И такси отвезло несостоявшуюся невесту домой, и сестрицы рыдали горше, чем она сама, всю дорогу.
- Печальный конец, - сказал мистер Робертс с одобрением. Он налил себе еще померанцевой.
- Это пока не конец, - сказал мистер Эванс. - Потому что свадьба была не отложена. Она вообще не состоялась.
- Но почему же? - сказал мистер Хамфриз, который слушал с мрачным, непроницаемым видом, даже когда мистер Филлипс свалился в канаву. - Почему из-за смерти доктора все сорвалось? Разве на нем свет клином сошелся? Любой бы его с радостью заменил.
- Дело не в смерти доктора, а в том, где и как он умер, - сказал мистер Эванс. - А умер он в постели, в номерах, в объятиях дамы определенного сорта. Дамы легкого поведения.
- Обалдеть! - сказал мистер Робертс. - В семьдесят пять лет! Я рад, что вы нас попросили запомнить его возраст, мистер Эванс.
- Но как Мэри Филлипс попала в 'Бельвью'? Этого вы нам не объяснили, сказал мистер Томас.
- Хьюзы не хотели, чтоб племянница человека, умершего при таких обстоятельствах...
- Хотя и лестных для его мужского достоинства, - вставил, заикаясь, мистер Хамфриз.
- ...вошла в их семью, и она вернулась к отцу, и тот сразу переменился. О! У нее в те времена был характерец! И однажды ей встретился на жизненном пути коммивояжер, торговавший фуражом и зерном, и она всем назло вышла за него замуж. И они стали жить в 'Бельвью'. А когда ее отец умер, выяснилось, что он все завещал на часовню, так что Мэри ничего не досталось.
- Как и ее супругу. Чем, вы говорите, он торговал? - спросил мистер Робертс.
- Фуражом и зерном.
После этого мистер Хамфриз прочитал свое жизнеописание, длинное, обстоятельное и в изящном слоге, а мистер Робертс рассказал историю из жизни трущоб, которая в книгу быть включена не могла.
Мистер Эванс глянул на часы:
- Двенадцать. Я обещал Мод не позже двенадцати. Где кот? Я его должен выпустить. Он рвет подушки. Мне-то не жалко. Самбо! Самбо!
- Да вот же он, мистер Эванс, под столом.
- Как бедняжка Мэри, - сказал мистер Робертс.
Мистер Хамфриз, мистер Робертс и мистер Томас взяли с лестничных перил свои пальто и шляпы.
- Эмлин, ты знаешь, который час? - крикнула сверху миссис Эванс.
Мистер Робертс толкнул дверь и выскочил.
- Иду-иду, Мод, я только скажу 'спокойной ночи'. Спокойной ночи! сказал мистер Эванс громко. - В пятницу, ровно в девять, - шепнул он. - Я отделаю свой рассказ. Вторую главу кончим и перейдем к третьей. Спокойной ночи, друзья.
- Эмлин! Эмлин! - кричала миссис Эванс.
- Спокойной ночи, Мэри, - сказал мистер Робертс закрытой двери.
И три друга пошли по дорожке.
КОГО БЫ ТЫ ХОТЕЛ ВЗЯТЬ С СОБОЙ?
На Дуге заливались по деревьям птицы; мальчишки бренчали велосипедными звонками, шпарили по крутым горкам вниз, стращая устроившихся на припеке кумушек; девчушки катали в колясках сестренок и братишек, все в ярких бантиках, нарядные, летние; на детской площадке приготовишки, бледные, шалые, счастливые, катались на качелях, летели визги 'Ой, падаю!', 'Эй, покачай!' - утро было пестрое, буйное, как в праздник или в день важных состязаний, и мы с Рэймондом Прайсом, в тренировочных штанах, с непокрытыми головами, с рюкзаками и тросточками, пешком устремлялись к Голове Червя. Мы шагали в ногу по фешенебельным кварталам, сметали со своего пути юнцов в белых брючках со стрелочкой и пижонистых куртках, долголягих девиц, с полотенцами через плечо, в пластмассовых темных очках; мы огрели тросточкой почтовую тумбу, врезались в воскресную толпу, поджидавшую автобус на Гауер, и шагали через чужие корзинки с едой, ничуть не опасаясь в них вляпаться.
- Пешком, что ли, ходить разучились, - сказал Рэй.
- Лень-матушка, - сказал я.
Мы на большой скорости шагали по шоссе на Скетти, и рюкзаки били нас по спине. Мы колотились во все калитки, благословляя на вольном своем ходу тех, кто засел в душной неволе. Свежим ветром промчали мы мимо мужчины - в конторско-полосатых брюках, с поводком в руке, - свистевшего на повороте. Стряхивая шумы и запахи города каждым взмахом руки, втаптывая их в гудрон каждым бодрым, раскрепощающим шагом, мы слышали, как женский голос крикнул нам: 'Пат и Паташон', потому что Рэй был длинный и тощий, а я маленького роста. Из экскурсионного автобуса к нам рванулись флажки. Рэймонд пыхтел углубленно трубкой и так быстро шагал, что не помахал, даже не улыбнулся в ответ. А я думал про то, кого же я упустил среди машущих, мимо проносящихся женщин. Не будущая ли моя любовь сидела там в бумажной шапочке, сзади, у самой двери? Но, сойдя со знакомых путей, свернув к берегу, я забыл и лицо ее, и ночью сотканный голос, глотнув деревенского воздуха.
- Тут воздух совсем другой. Дышать можно. Как в деревне, - сказал Рэй. - И море чувствуется. Дыши давай. От никотина очищает. - Он сплюнул на ладонь: - Серость городская въелась.
Он вобрал плевок в рот, и мы зашагали дальше, высоко задрав головы.
Мы отошли уже на три мили от города. Домики на две семьи (при каждом крытый железный гараж, конура на задах, скошенный лужок, где - кокос на шесте, где - куст, как павлиний хвост) становились все реже и реже, мы выходили к полям.
Рэй остановился и вздохнул, он сказал:
- Минутку, я трубку набью, - и он так подносил к ней спичку, будто вокруг бушует шторм.
Разгоряченные, потные, мы улыбались друг другу. Этот день уже сблизил нас, как прогульщиков: мы убегали, мы нагло, мы гордо сматывались с городских улиц, где нам самое место, в неведомые края. В этом был вызов судьбе, наверно, - шагать вот так под солнцем, и ни тебе сверкания витрин, и стрекот косилок больше не глушит голоса птиц. Птичий помет плюхнулся на живую изгородь. Фунт презрения городу. Невидимая овечка где-то сказала: 'М-мэ!' Хотела показать этим городским. Я не вполне оценил ее мысль.
- Двое путников в диком Уэльсе, - сказал Рэй, и он подмигнул, и грузовик с цементом прогрохал мимо к площадке для гольфа. Рэй меня шлепнул по рюкзаку, распрямил плечи: - Ладно, потопали.
