Потом мы прикончили нашу еду.
- Другого такого места нет, - сказал я. Я уже снова был почти моего собственного размера, сто пятьдесят два сантиметра, сорок с чем-то килограммов, и голос мой уже не взмывал в увеличительную высь. - Мы в открытом море. И Червь двигается, да? Давай его в Ирландию направим. Йетса увидим, ты к камню Бларни приложишься*. В Белфасте сражаться придется.
* Blarney - букв.: красноречие (англ.). Каждый, кто поцелует камень Бларни в стене замка Бларни в Ирландии, обретает дар красноречия.
Рэю на краю утеса было не по себе. Он не желал наслаждаться - греться на солнышке, или на бок повернуться, в пропасть заглянуть. Нет, он норовил сесть прямо, как на стуле, и он не знал, куда девать руки. Играл своей нудной тросточкой и ждал, когда день пойдет по правильной колее, Червь пустит тропы, а над отвесными кручами вырастут перильца.
- Да, диковато тут для комнатной крысы.
- Сам крыса. А кто автобус остановил?
- А то ты не рад, что остановили! Еще шли и шли бы, как Феликс*. Да ты просто прикидываешься, что тебе тут не нравится. Сам небось плясал.
* Кот Феликс - герой популярного мультфильма 1920-х гг. Его многочисленные приключения сопровождает фраза, ставшая крылатой: 'А Феликс шел и шел'.
- Два раза подпрыгнул.
- А-а, ясно, тебе мебель не подходит. Нехватка диванов и кресел, сказал я.
- Строишь из себя деревенского, а корову от лошади не отличишь.
Мы стали переругиваться, и скоро Рэю полегчало - он отключился от скучной реальности вольного мира. Если бы вдруг сейчас пошел снег, он бы не заметил. Он весь ушел, он втянулся в себя, и на утесе он был в темноте, как за закрытыми ставнями.
Двое гигантов, оравших на птиц, затихли в траве - маленькие, едва слышные ворчуны у себя в норке.
Я уж знал, что сейчас начнется, когда Рэй голову опустил, задрал плечи, и получилось, что у него нет шеи, и он выдохнул воздух, не размыкая зубов. Он уставился на свои пыльные белые туфли, и я понял, что он представляет себе: ноги мертвеца в постели - и сейчас он заговорит про брата. Иной раз, когда мы, навалясь на ограду, смотрели футбол, я замечал, как он разглядывал свою руку: он ее истончал, раздевал от мышц, делал бесплотной, он видел перед собой руку Гарри - кожа да кости. Если он хоть на минутку отключится, если оставить его одного, если он опустит глаза, перестанет сжимать твердую природную ограду или свою горячую трубку - сразу он угодит в те страшные комнаты, будет таскать тряпки и миски, прислушиваться к колокольчику.
- В жизни не видал такой уймы чаек, - сказал я. - А ты? Такая уйма чаек. Вот попробуй их сосчитай. Видишь, там две подрались. Ой, смотри, как куры, в воздухе друг друга клюют! На что спорим - победит которая больше. У, носатая! Не завидую ее сегодняшнему ужину - кусочек ягнятины и мертвая чайка. - Я сам себя послал подальше за эту свою 'мертвую'. - В городе утром весело было, да? - сказал я.
Рэй смотрел на свою руку. Теперь его было не остановить.
- В городе весело было? Все в летнем снаряжении, улыбки и смех. Детишки играют, все довольны, прямо куда там. А я отцу встать не давал с постели, когда он зайдется. Силком в постели держал. Я брату простыни два раза в день менял - все в крови. Я видел - он худеет, худеет. Под конец его одной рукой можно было поднять. А жена к нему не заходила, потому что он ей кашлял в лицо. Мама не ходячая, мне и еду сварить, и с ложечки их покормить, простыни менять, отца в постели силком держать, когда зайдется. Не очень-то будешь тут жизни радоваться.
- Но ты же любишь ходить, ты так радовался. Смотри, какой изумительный день, Рэй. Насчет брата - это кто спорит. Ну давай осмотримся. Давай спустимся к морю. Может, мы пещеру найдем с доисторической живописью, напишем про нее статью, кучу денег огребем. Давай спустимся.
- Брат меня подзывал колокольчиком. Он только шепотом мог говорить. Говорил: 'Рэй, погляди на мои ноги. Со вчерашнего не похудели?'
- Солнце садится. Давай спустимся.
- Отец думал, я его хочу убить, когда я ему встать не давал с постели, силком держал. Я держал его, когда он умирал, а он хрипел. Мама на кухне, в своем кресле, была, но она поняла, что он умер, и стала кричать, сестру звать, а сестра - в больнице. Мама кричит, Гарри у себя в колокольчик звонит, а я не могу к нему подойти, а отец мертвый в постели лежит.
- Я к морю спускаюсь. Ты идешь?
Он вылез из своей норы на свет Божий и пошел за мной через вершину и дальше, по круче вниз. Бурей взметнулись чайки. Я цеплялся за острые, сухие кусты, но я выдирал их с корнем, опора под ногами у меня посыпалась, место, за которое я ухватился рукой, подалось; я снова пополз вверх по черной плоской скале, отворачивающей от моря маленькую, как у Червя, головку в нескольких гибельных шагах от меня, и, весь мокрый от летящей воды, я поднял глаза и увидел Рэя: он падал, и за ним был ливень рушащихся камней. Ему удалось приземлиться со мною рядом.
- Я уж думал - мне каюк, - сказал он, когда перестал дрожать. - Вся жизнь промелькнула перед глазами.
- Вся-вся?
- Ну почти. Я лицо брата, ну вот как твое сейчас, видел.
Мы стали смотреть, как садится солнце.
- Как апельсин.
- Помидор.
- Аквариум с золотыми рыбками.
Мы наперебой изощрялись в описании солнца. Море ударялось о нашу скалу, лизало нам брючины, жалило щеки. Я снял ботинки, и взял Рэя за руку, и сполз на животе так, чтоб пополоскать ноги в море. Потом Рэй тоже сполз, и я держал его, пока он обмакивал ступни.
- Ладно, пошли, - сказал я и потянул его за руку.
- Нет! - сказал Рэй. - Это так изумительно. Я только чуть-чуть их еще в воде подержу. Тепло, как в ванне.
Он брыкался и фыркал, колотил, как сумасшедший, свободной рукой по скале, изображая, будто он тонет.
- Не надо меня спасать! Тону! Тону!
Я тянул его за руку, он вырывался, и он смахнул со скалы ботинок. Ботинок мы выудили. Он был весь полный воды.
- Ничего, зато удовольствие получил. Я с шести лет в море не плескался. Ты себе не представляешь, как мне хорошо.
Он забыл про отца и брата, но я же знал, что, как только пройдет его радость от теплой, буйной воды, он снова вернется в тот страшный дом, где худеет, худеет брат. Я сто раз слышал про то, как умирал Гарри, и сумасшедшего отца знал не хуже, чем самого Рэя. Я каждый крик, каждый хрип и кашель их знал, каждую судорогу.
- Теперь я раз в день обязательно буду плескаться, - сказал Рэй. Каждый вечер буду спускаться на песочек и долго-долго плескаться. До колен буду мокнуть. А если кому смешно - мне плевать.
Он притих на минуту и сосредоточенно думал.
- Я просыпаюсь утром, и мне просто жить неохота, в субботу разве что, - сказал он потом. - Или когда я к вам прихожу словарь у тебя попросить. Я просто мертвый. А теперь я буду просыпаться и думать: 'Сегодня в море плескаться пойду'. Дай-ка я еще обмакнусь.
Он закатал мокрые брючины и скользнул по скале вниз.
- Держись!
Он обмакнул ноги в море, и я сказал:
- Эта скала на краю света. Мы совершенно одни. Все тут наше, Рэй. Кого хочешь, можно сюда звать, кого хочешь - прогнать. Кого бы ты хотел взять сюда с собой?
Ему было не до ответа, он брызгался, фыркал, пыхтел так, будто голова у него под водой, пускал по воде круги, лениво шарил по ней ногами.
- Кого бы ты сюда взял?
Он вытянулся, как мертвец, ноги застыли в воде, рот над краем уступа, рука вцепилась в мою лодыжку.
