заворачивали за угол на дорогу к парку. Отстал, чтоб снять шапку и набрать снегу в рот.
- Шапочку-то надень, - обернулась Патриция. - Насмерть хочешь простыть, да?
Заправила ему шарфик в пальто, сказала Эдит:
- Будет он тут под снегом стоять, как думаешь? Придет, нет? Ко мне по средам всегда бегал - снег не снег, дождь не дождь.
Кончик носа у нее покраснел, щеки горели, как угли, она на снегу была красивей, чем летом, когда мокрые волосы свисали на лоб и по спине расползалась горячая полоса.
- Придет, - сказала Эдит. - Как-то в пятницу жуть что творилось, а он тут как тут. Куда он денется, некуда ему идти, он всегда здесь. Бедный Арнольд!
Она была беленькая, чистенькая, в пальто с меховым воротником и в два раза меньше Патриции. Шагала через густой снег так, будто за покупками шла.
- Чудесам не будет конца! - громко сказал он сам себе. Вот Патриция ему разрешила гулять под снегом, вот он в компании двух взрослых девушек вышагивает в буран. Он сел на дорогу.
- А я на санках сижу, - сказал он. - Покатай меня, Патриция, я эскимос.
- А ну давай вставай, лодырь, или сейчас же домой пойдешь.
Он понял, что это она шутит.
- Любимая Патриция, прекрасная Патриция, - сказал он, - ну потяни меня, я на заднице покатаюсь.
- Еще одно нехорошее слово, и я скажу, сам знаешь кому.
- Арнольду Мэтьюзу!
Патриция и Эдит тесней прижались друг к дружке.
- Он все замечает, - шепнула Патриция.
Эдит сказала:
- Не хотела бы я на твою работу.
- Ой, - сказала Патриция, схватила его руку и сжала в своей. - Да я его ни на какие сокровища не променяю!
Он по гравийной дорожке бежал к главной аллее парка.
- Я баловник! - кричал он. - Я баловник! Патриция меня балует!
Скоро парк весь станет белый. Уже замутились деревья вокруг фонтана и пруда, и в облаке скрылось училище на поросшей утесником горке.
Патриция и Эдит по крутой тропке взбирались к навесу. Запретным газоном он скользнул мимо них, наткнулся на голый куст - удар, колючки, но ничего, он во весь голос орал, невредимый. Теперь девушки переговаривались печально. Под заброшенным навесом они встряхнули пальто, осыпав снег на скамейки, и уселись рядком, под окном кегельного клуба.
- Мы в самый раз пришли, - сказала Эдит. - В такой снег минута в минуту мудрено явиться.
- Можно я тут поиграю?
Патриция кивнула.
- Только тихонько играй. И поосторожней со снегом.
- Снег, снег, снег! - И он выгреб его из желоба и скатал снежок.
- Может, он на работу устроился... - сказала Патриция.
- На работу? Арнольд?
- Вдруг он вообще не придет?
- Придет, обязательно. И давай не надо, Патриция.
- Письма-то захватила?
- В сумочке они у меня. Ты сколько получила?
- Нет, это сколько ты получила, Эдит?
- Не считала.
- Дай хоть одно поглядеть, - сказала Патриция.
Он уже притерпелся к этой их болтовне. Сидят, две старые дуры, под заброшенным навесом, плачут неизвестно из-за чего. Патриция читала письмо и шевелила губами.
- Он и мне так говорил, - сказала она. - Что я его звездочка.
- А начинал: 'Сердце мое'?
- 'Сердце мое' - всегда.
Эдит зарыдала по-настоящему, в голос. Он стоял со снежком в руке и смотрел, как она раскачивается на скамейке, уткнувшись в мокрое пальто Патриции.
Похлопывая Эдит по плечу, гладя ее по голове, Патриция говорила:
- Вот явится, я ему скажу пару ласковых!
Кто - 'вот явится'? Он высоко запустил своим снежком, и снежок упал с высоты очень тихо. Плач Эдит отдавался в пустом парке тоненьким, жидким свистком, и, не желая иметь ничего общего с этими дурами, устроясь подальше - вдруг кто-нибудь явится, взрослый, например, в сапогах по бедро или ядовитый мальчишка постарше, - он насыпал снеговую кучу у сетки теннисного корта и запустил в нее руки, как пекарь. Он раскатывал, он месил снег, лепил из него булки и приговаривал: 'Вот как это делается, леди и джентльмены'.
Эдит подняла голову, сказала:
- Нет, пообещай мне, Патриция, что ты с ним не допустишь грубостей. Все тихо-мирно.
- Писать 'сердце мое' и мне и тебе, - взвилась Патриция. - А туфли он снимал с тебя, было такое? И дул тебе на пальцы и...
- Нет, перестань, не надо, молчи! - Эдит приложила руки к щекам. - Да, было, - сказала она.
- Эдит кто-то надул, - сказал он сам себе, фыркнул и ушел на другую сторону навеса. - Эдит ходила на базар. - Он расхохотался громко и вдруг замер: молодой человек без пальто сидел на угловой скамейке и дул себе на лодочкой сложенные ладони. В белом шарфе и клетчатой шапочке. Увидел мальчика и надвинул шапочку на глаза. Руки у молодого человека были синие, и желтые кончики ногтей.
Он поскорей побежал обратно к Патриции.
- Патриция! Там человек!
- Где?
- С другой стороны навеса. Без пальто и вот так руки греет.
- Арнольд Мэтьюз, Арнольд Мэтьюз, ты тут, мы знаем! - крикнула Патриция, и долгая минута прошла, и молодой человек, приподнимая шапочку и улыбаясь, появился из-за угла и оперся о деревянный столб.
Брюки синего лоснящегося костюма расширялись книзу; плечи были высокие, твердые, острые по краям; сверкали остроносые лаковые ботинки; и торчал красный платочек из нагрудного кармашка; он не побывал под снегом.
- Вы, оказывается, знакомы, - сказал он громко, оглядывая красноглазых девушек и мальчика, застывшего с разинутым ртом возле Патриции, с полными карманами снежков.
Патриция встряхнула головой; боком, на один глаз сползла шляпка.
- Поди сюда и сядь, Арнольд Мэтьюз, ты нам ответишь на кое-какие вопросы, - сказала она тем своим голосом, каким разговаривала в день стирки, и поправила шляпку.
Эдит вцепилась ей в плечо:
- Патриция! Ты пообещала. - Она кромсала носовой платок. По щеке катилась слеза.
Арнольд сказал тихо:
- Скажите мальчонке, пусть побежит куда-нибудь, поиграет.
Он побежал за навес, а когда вернулся, услышал, как Эдит говорит: 'У тебя на локте дырка, Арнольд', а молодой человек стряхивает с ботинок снег и разглядывает сердца и стрелы на стене за головами у Эдит с Патрицией.
- С кем ты гулял по средам? - спросила Патриция. Она держала в корявых пальцах письмо Эдит, прижимала к забрызганному воротнику.
- С тобой, Патриция.
- С кем ты гулял по пятницам?
- С Эдит, Патриция.
Мальчику он сказал:
- А вот ты, сынок, можешь слепить снежок с футбольный мяч?
