была оказать ее другим.
В московских телеграммах мое имя приводится в какую-то связь с именем генерала фон Секта297, который в тот период стоял во главе Рейхсвера. Это дает точку опоры для гипотезы, которая, полагаю, будет косвенно подтверждена в ходе процесса. Известно, что даже бред слагается из элементов действительности. С другой стороны, ложь только тогда может иметь видимость убедительности, если в нее вкраплены частицы прав
ды. Попытаемся, исходя из этого, открыть материальный базис, на котором прокурор возвел свою постройку.
С момента низвержения Гогенцоллернов298 правительство стремилось к оборонительному соглашению с Германией -- против Антанты и версальского мира. Однако социал-демократия, игравшая в тот период в Германии первую скрипку, боялась союза с Москвой, возлагая свои надежды на Лондон и, особенно, Вашингтон. Наоборот, офицерство Рейхсвера, несмотря на по литическую ненависть к коммунизму, считало необходимым дипломатическое и военное сотрудничество с советской респуб-ликой. Так как страны Антанты не спешили навстречу надеждам социал-демократии, то 'московская' ориентация Рейхсвера стала оказывать влияние и на правительственные сферы. Высшей точкой этого периода было заключение Раппальского до говора об установлении дружественных отношений между Со ветской Россией и Германией (17 апреля 1922 г.).
Военное ведомство, во главе которого я стоял, приступило в 1921 г. к реорганизации и перевооружению Красной армии, которая с военного положения переходила в мирное. Крайне заинтересованные в повышении военной техники, мы могли в тог период ждать содействия только со стороны Германии. С другой стороны, Рейхсвер, лишенный Версальским договором воз можностей развития, особенно в области тяжелой артиллерии, авиации и химии, естественно стремился использовать совет скую военную промышленность как опытное поле для военной техники. Полоса немецких концессий в Советской России открылась еще в тот период, когда я был полностью поглощен гражданской войной. Важнейшей из них, по своим возможностям или, вернее, надеждам, являлась концессия авиационной компании 'Юнкерс'. Вокруг этих концессий вращалось известное число немецких офицеров. В свою очередь отдельные представители Красной армии посещали Германию, где знакомя лись с организацией Рейхсвера и с той частью немецких военных 'секретов', которые им показывали. Вся эта работа велась, разумеется, под покровом тайны, так как над головой Германии висел дамоклов меч версальских обязательств. Официально берлинское правительство не принимало в этом деле никакого участий и даже как бы не знало о нем: формальная ответственность лежала на Рейхсвере, с одной стороны, и Красной армии, с другой. Все переговоры и практические шаги со-вершались в строгой тайне. Но это была тайна, главным образом, от французского правительства как наиболее непосредственного противника. Тайна, разумеется, долго не продержалась. Агентура Антанты, прежде всего Франции, без труда установи-ла, что под Москвой имеются авиационный завод 'Юнкерса' и кое-какие другие предприятия. В Париже придавали нашему сотрудничеству с Германией, несомненно, преувеличенное зна-чение. Серьезного развития оно не получило, так как ни у нем
цев, ни у нас не было капиталов. К тому же взаимное недоверие было слишком велико. Однако полудружественные связи с Рейхсвером сохранились и позже, после 1923 г., когда нынешний обвиняемый Крестинский стал послом в Берлине.
Со стороны Москвы эта акция проводилась не мной единолично, разумеется, а советским правительством в целом, вернее сказать, его руководящим центром, т. е. Политбюро. Сталин был все это время членом Политбюро и, как показало все его дальнейшее поведение, вплоть до 1934 г., когда Гитлер отверг протянутую из Москвы руку, Сталин являлся наиболее упорным сторонником сотрудничества с Рейхсвером и с Германией вообще.
Наблюдение за немецкими военными концессиями велось через нынешнего подсудимого Розенгольца как представителя главы военного ведомства. Ввиду опасности внедрения военного шпионажа Дзержинский, начальник ГПУ, в сотрудничестве с тем же Розенгольцем вел за концессиями наблюдение со своей стороны.
В секретных архивах военного ведомства и ГПУ должны были, несомненно, сохраняться документы, в которых о сотрудничестве с Рейхсвером говорится в очень осторожных и конспиративных терминах. За исключением Сталина, Молотова, Бухарина, Рыкова, Раковского, Розенгольца, Ягоды и еще десятка лиц содержание этих документов может показаться 'загадочным' не только прокурору Вышинскому, который в тот период находился в лагере белых, но и некоторым членам нынешнего Политбюро. Не положит ли обвинитель кое-какие из этих документов на стол вещественных доказательств, чтобы потрясти воображение дружественных иностранных журналистов? Весь ма возможно, что наша гипотеза подвергнется открытой проверке прежде, чем эти строки дойдут до читателя.
3 марта 1938 г., 8 часов вечера, Койоакан
ВНИМАНИЮ МЫСЛЯЩИХ ЛЮДЕЙ299
Три дня тому назад я через телеграфное агентство предупреждал общественное мнение Соединенных Штатов в следующих словах: 'В новом процессе можно ждать некоторых усовершенствований по сравнению с предшествовавшими. Моно-тонность покаяний подсудимых на первых двух процессах производила удручающее впечатление даже на патентованных 'друзей СССР'. Возможно, поэтому, что на этот раз мы увидим и таких подсудимых, которые, в порядке своей роли, будут отрицать свою виновность, чтобы затем перед перекрестным доп
росом признать себя побежденными. Можно, однако, предсказать заранее, что ни один из подсудимых не причинит никаких затруднений прокурору Вышинскому'.
На первом заседании суда подсудимый Крестинский кате горически отвергал показания, данные им на предварительном следствии и отрицал свою виновность. Он казался столь взволнованным, что принимал успокоительные пилюли. Я заявил по этому поводу в мексиканской печати: 'Нужно быть очень осторожным в прогнозе... Что скажет Крестинский завтра, если узнает, что его жена и дочь могут стать первыми жертвами его смелости'. Последние телеграммы говорят, что на следующем заседании Крестинский поспешил признать свою 'виновность'. Вчера я условно допускал возможность того, что возмущение Крестинского было неподдельным. До доказательства противного я не считал себя в праве утверждать о несчастном пленни-ке ГПУ, что он ломает комедию по заказу. Сегодня в этом не может быть никакого сомнения. Крестинский принадлежит к числу именно тех подсудимых, о которых я писал за три дня до суда: 'в порядке свой роли они будут отрицать свою виновность, чтоб затем под перекрестным допросом признать себя побежденными Можно, однако, предсказать заранее, что ни один из подсудимых не причинит никаких трудностей прокурору Вышинскому'. Позволю себе прибавить, что и успокоительные пилюли были приготовлены ГПУ заранее.
Господин прокурор утверждает, что я нахожусь в тайных сношениях с разными штабами империалистических стран. Никто, однако, не скажет, что я нахожусь в тайных сношениях с самим Вышинским. Откуда же я знаю его секреты? Хотя мыс лящие люди найдут разгадку и сами, но я все же поясню: механика московского подлога так груба, творческое воображение Сталина, Вышинского и Ежова так скудно, что при самом слабом усилии мысли можно почти всегда предвидеть, к какой фальсификации они прибегнут завтра.
3 марта 1938 г , 3 часа дня.
ЗАЯВЛЕНИЕ В 'ГЕРАЛЬД ТРИБЮН'
Заявление, которое я дал вчера для 'Геральд Трибюн' по поводу моего мнимого свидания с обвиняемым Крестинским, бывшим послом в Берлине, нуждается, как я и предполагал, в очень важном дополнении. В телеграммах мексиканских газет назван был только год моего мнимого свидания с Крестинским: 1933; не назван был месяц: октябрь. Между тем эта последняя дата, которую друзья сообщают мне из Нью-Йорка по телеграфу, имеет решающее значение. Природа всяких фальсификаций
такова, что точность убивает их. Октябрь 1933 г. есть один из тех месяцев жизни во Франции, которые уже освещены с исчерпывающей полнотой в связи с предшествующими процессами. С 25 июля по 9 октября 1933 г. я прожил в Сан-Ралай, возле курорта Ройан, на берегу Атлантического океана, под наблюдением врачей, друзей и полиции. 9 октября мои друзья, опять таки с ведома французской полиции, перевезли меня в качестве больного в Баньер-де-Бигор, в Пиренейских горах, где я оставался до 1 ноября. Высшие чиновники Сюрте Насиональ, т. е. французской секретной полиции, как и префекты соответственных департаментов, были совершенно точно осведомлены о моих передвижениях как и о месте моего пребывания. Если, французские власти по дипломатическим соображениям не сочтут возможным опубликовать свои сведения, то они не откажут, разумеется, дать необходимую официальную оправку советскому правительству. Можно, однако, не сомневаться, что г. Вышинский не обратится за такой справкой; так как она оказалась бы фатальной для показаний Бессонова и Крестин ского.
