– Стараетесь исправиться?
– Как видите… Слушайте, бригадир! А не много вы берете на себя?!
– По силам, Изюмин, по силам!
– Курите, Семенов. Вы, кажется, не выдержали, опять начали!
– Нет, не выдержал! По некоторым причинам опять начал…
И они враз опускают руки в серебряный портсигар механика, набитый дорогими папиросами. Их пальцы сталкиваются, и они на мгновение замирают для того, чтобы долго и пристально посмотреть в глаза друг другу. Никто из них первым не опускает взгляда, их глаза спокойны, раздумчивы: синие – у механика, черные – у бригадира. Оба понимают, что взгляды нужно развести разом. Так они и делают.
– Ну, бригадир, не ожидал я от вас такого! Сильный вы человек! – весело хохочет Изюмин и слегка похлопывает рукой Григория по коленке. – Что вы можете сказать против меня? Ничего! Вы просто доложите руководству, что механик со своими обязанностями справлялся отменно.
– Я обязан!
– Ну вот видите! – довольно потирает руки механик и шутливо раскланивается. – Меня ждут дела. Станция, знаете ли, требует присмотра! До встречи!
– До встречи! – тоже шутовски склоняется Григорий. Механик уходит, а Григорий еще долго сидит на сосне и ждет, когда перестанет биться у подбородка трепетный, горячий живчик. Умен, здорово умен механик, коли понял, что именно мог говорить о нем Сутурмин. И добился своего – узнал, что ничего плохого не сказал о нем бригадир в леспромхозе, на честности сыграл, на прямодушии Григория.
«Ничего! – думает Григорий. – Посмотрим, механик Изюмин, посмотрим, что ты дальше будешь делать, как поведешь себя! Сам хотел идти за бобиной – интересно! Очень интересно!»
Живчик у подбородка замирает.
«На дочери знаменитого профессора женаты, механик Изюмин? Интересно! Очень интересно!»
6
Федор Титов и Георгий Раков работают до поздней ночи – создают запас древесины на утро. Трелюют хлысты одним трактором, так как чокеровать некому – нельзя же держать вальщиков в лесосеке больше полусуток.
Споро работают трактористы. Всего час прошел, как ушли в барак товарищи, а уж гора леса громоздится на эстакаде. Поздняя ночь в Глухой Мяте, но Федор не устал, он весел и подвижен. Давно так хорошо не было ему, как в этот длинный, суматошно-радостный весенний день, а в мускулы словно вставлены маленькие пружинки, от которых каждое движение доставляет удовольствие. И еще больше повеселел Федор, когда вспомнил, что в будке механика Изюмина еще с того памятного раза сохранилась водка. Хоть и сильно он был пьян тогда, а все-таки запомнил, что на дне литровки немного – пальца на два – осталось водки. Вспомнил о ней, обрадовался Федор, решил приложиться вечерком, с устатку, чтобы еще больше ощутить радости; и от этого весь день нет-нет да и вспомнит о бутылке и еще больше повеселеет. Правда, после сытного обеда, вспомнив о водке, тревожно подумал: «Что это я – ровно алкоголик!», но потом тревога прошла, и уже через час после обеда опять удваивалась радость весеннего дня от мысли о литровке, лежащей в будке электростанции.
Они кончают работу в час ночи, зная, что завтра могут выйти позднее.
– Хватит! – говорит Георгий и тяжело вываливается из кабины. Первые мгновения он не может ни выпрямиться, ни шагнуть – тело и ноги затекли от неподвижного сидения в машине.
– Хватит так хватит! – соглашается Федор, хотя мог бы работать еще.
Не сговариваясь, они достают тряпки, подходят к машине с двух сторон и начинают протирать ее – теплую, еще немного вздрагивающую, дышащую – маслом и бензином. Они – знающие, любящие свое дело трактористы. Пусть небо обрушивается на землю, пусть Обь выходит из берегов – не уйдут водители от заглушённой машины до тех пор, пока не пройдутся мягкой тряпкой по металлу, не спустят воду из радиатора, не подкрутят гайки.
Иногда руки Федора и Георгия встречаются, и Титов не отдергивает свои. Размягчил его весенний день, раздобрил, и злость на Ракова прошла бесследно, как будто и не было ее никогда. Федор человек незлопамятный, отходчивый; как прежде, хорошим, правильным и большим человеком представляется ему Георгий Раков. Но порой, когда их руки встречаются на теплом металле, ему хочется в чем-то извиниться перед Георгием, признаться в нехорошем поступке, который Федор совершил по отношению к Ракову. В чем извиняться, он не знает, но чувствует себя виноватым перед Георгием. А бывает и другое – Раков вдруг скажет что-нибудь или повернется так, что у Федора начинает кружиться голова: ведь так говорит и так делает Лена! И Федор долго не может прийти в себя.
– Прикрой, Федя, радиатор! – просит его Раков, залезая в кабину. – Я мотор почищу.
– Хорошо, Гоша! – И немного погодя, прикрыв радиатор, сообщает: – Я плотно закрыл, Гоша!
– Спасибо, Федя!
Попроси Раков, гору для него сейчас свернет Федор, невозможное сделает, чтобы услужить трактористу.
Тропинка, ведущая к бараку, проходит мимо будки электростанции, и, чтобы пройти, они должны подняться на бугорок, спуститься, на спуске срезав угол возле станции. Когда Раков и Титов проходят будку, они почти задевают ее плечом.
«Зайти или нет? – колеблется Федор. – Скажу Георгию, что забыл топор!» Раков быстро шагает впереди, размахивает руками. «Нет, пожалуй, не буду заходить! Завтра!» – думает Федор, и в это время тропинка ведет под уклон. Ноги сами бегут по ней, он тоже, как Раков, размахивает руками, боясь поскользнуться на дорожке, которую от блеска луны почти не видно, и только черная будка впереди помогает ориентироваться. Федор успевает замедлить бег как раз к изгибу тропинки рядом с электростанцией. Он даже схватывается за нее руками, чтобы не упасть.
– Я забегу на станцию! – кричит он Ракову. – Топор забыл! Ты не жди меня!
– Ладно! – несется снизу.
«Не хозяин я над собой!» – думает Федор, а сам открывает дверь будки. Здесь темно, как в подвале, но вместе с Федором заглядывает луна, свет ее ложится стремительной дорожкой на кругляшки меди, приборы, мазутный пол. Федор не знает, куда спрятал бутылку механик, и сомнение охватывает его: «А вдруг выпил?» Но тотчас же представляется лицо Изюмина. «Такой не станет один пить. Это я могу! Эх, Федор, Федор!» Но раздумывать некогда – торопливо тянется к контактам выключателя, боясь, что ударит током. От этого его движения делаются вкрадчивыми, воровскими. Федор шарит боязливо, точно опасается наткнуться на острое. Когда, наконец, контакт нащупан, он резко отдергивает руку – бьет током, – но все же успевает накинуть проводок на штырь. Однако лампочка не зажигается.
Федор длинно и затейливо ругается – нужно надевать еще один проводок, а спичек у него нет. Не от удара током – он слаб – ругается Титов, а оттого, что вором лазит по станции, что победило в нем желание выпить, и еще оттого, что он немного боится тишины, возвращения Ракова и чего-то непонятного, сумрачного. Ему представляется, что в станции затаилось живое, испуганное им существо.
Он набрасывает второй контакт. Вспыхивает маленькая лампочка, освещает станцию. Здесь чисто, уютно, хорошо пахнет маслом и бензином. На столе, развернутая, лежит книга с картинкой: полуголая женщина тянется губами к мужчине в жокейских сапогах.
Под столом бутылки нет, он перекидывает лампочку на проводе за мотор – тоже нет, затем в другую сторону – тоже нет. Стараясь сообразить, где водка, он постепенно обносит лампу по всем углам станции и сердито решает: «Выпил! Вот тебе и механик!», и в это время лампочка освещает пол, а особенно ярко одну из половиц, прибитую непрочно.
«Здесь!» – радуется Федор и приподнимает половицу, сует под нее руку.
Пальцы натыкаются на что-то мягкое, продолговатое. Федор машинально схватывает предмет и вытаскивает из-под половицы большой брезентовый сверток. Развернув, тихо ойкает:
– Вот это да! Откуда у него?
На брезенте лежит целое богатство – два провода высокого напряжения, несколько запальных свечей, поршневые кольца, части магнето, ротор и еще что-то, завернутое в отдельную тряпочку.
– Запасливый мужик! – с восхищением восклицает Федор, развертывая тряпочку. – Ого! – шепчет
