– Меня не надо просить быть откровенным, – сказал Игорь Саввович. – Мне просто-напросто нельзя идти к Селезневу, не поговорив с тобой… Ты кури, кури. Разговор будет длинным, как в моей комнатке. Помнишь?
Речь шла о холостяцкой квартире Игоря Саввовича в Ромске, куда Светлана сначала прибегала в темноте, а убегала, пока еще не рассвело. Почти пять лет прошло с тех пор, но воспоминания были нежны и радостны.
– Перебраться к тебе? – быстро спросила Светлана. – Или нет – потом, потом… Говори!
Игорь Саввович включил лампу для чтения, взял с тумбочки зеленую толстую книгу, развернул, полистал, быстро нашел необходимое.
– Она называется «И все-таки орешник зеленеет», – сказал он. – Это поздний Сименон, мудрый пожилой человек… Вот послушай, что он пишет, хотя кусок длинный… «Каждая супружеская пара – что бы там ни говорили – объединяет не только две индивидуальности, но и две семьи, два клана. Дух новой семьи, ее атмосфера, ее уклад жизни всегда компромисс между двумя укладами жизни, и один из них неизбежно одерживает верх. Это битва, в которой всегда есть победитель и побежденный; естественно, что у побежденного остается чувство если не вражды, то досады»… Все! – Он захлопнул книгу, небрежно бросил на тумбочку. – Цэ трэба разжуваты, вот что я вам скажу, гражданочка… А что ты думаешь по сему поводу?
Жена по-прежнему курила, смотрела прямо перед собой, рубашка свалилась, обнажив маленькое, круглое и блестящее плечо – на нем лежал фиолетовый блик.
– По логике, Сименон наш случай не включает в игру, – раздумчиво произнесла Светлана. – Теперь я, кажется, понимаю, отчего ты начал вспоминать, ссорились ли мы когда-нибудь… – Она быстро обернулась к нему, посмотрела, отвернулась. – Я не испытываю к тебе ни вражды, ни досады. А ты?
Светлана взяла из длинной цитаты главное, однако вместе с этим как бы сфокусировала сложность на важном, но – увы! – не единственном, и сложность исчезла, и приходилось сызнова брать быка за рога. Игорь Саввович подумал еще немного, затем сказал:
– Я тоже не испытываю ни вражды, ни досады… А вот ты обратила внимание на «два клана»? – Он слова произносил осторожно, словно впотьмах пробирался по незнакомой комнате. – Мы с тобой выросли все-таки в непохожей обстановке. Грубо говоря, ты деревенская, я городской, но мы ни разу не почувствовали, что кланы – разные… Мы с тобой из одного профсоюза, как любил говорить мой институтский приятель… Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю.
Игорь Саввович тоже сел. Со стороны они, наверное, выглядели странно: сидят два человека на кроватях, глядят прямо перед собой, сосредоточенные, каждый на свой лад взволнованный, отчужденный, потому что разговаривают не от естественного желания общаться, а вынуждены обстоятельствами. Оба чувствовали, что теперь, когда речь повелась о кланах, победителях и побежденных, придется зайти далеко, так далеко, что для объяснений может не хватить короткой летней ночи.
– Скажи, Светлана, тебе на самом деле нравится твоя работа? – спросил Игорь Саввович. – Смешно, конечно, что я спрашиваю об этом на пятом году нашего супружества, но скажи: ты увлечена? Я видел тебя за кафедрой – ты мне показалась настоящей. А так ли это в действительности?
Последнюю фразу Игорь Саввович добавил потому, что по себе знал, как могут быть похожи люди, один из которых истинно увлечен работой, а другой только играет энтузиаста. Например, сам Игорь Саввович на многих людей, в том числе достаточно опытных, производил впечатление увлеченного человека. Постоянные телефонные звонки, папка с документами на столе, думающие нахмуренные брови…
– Я люблю свою работу, – ответила Светлана. – Это сейчас единственное, в чем я абсолютно уверена… Игорь, я знаю, почему ты спрашиваешь об этом.
– Почему?
– Тебе хочется понять, отчего ты ненавидишь свою работу?
«Вот это формулировочка!» – ошеломленно подумал Игорь Саввович. Ненавидишь! Больше года он возглавлял отдел новой техники, пятый год – заместитель главного инженера, и когда же Светлана впервые поняла, что он каждый день идет на работу, как на лобное место? Игорь Саввович Гольцов даже сейчас, когда жизнь его ударила лбом о стенку и заставила с лихорадочной поспешностью разбираться в самом себе, трусливо прятался от мысли, что совершена изначальная непоправимая ошибка. А что может быть страшнее, чем узнать в тридцать лет, что занимаешься не своим делом, ненавидишь то, что занимает в твоей жизни треть суток по времени и властно даже над снами.
– Светлана, послушай, Светлана, – проговорил Игорь Саввович. – Когда ты узнала, что я ненавижу трест и все связанное с ним? И почему молчала?
Дым сигареты от движения воздуха изогнулся, опустившись, окрасился в зеленое, похожее на растрепанную колеблющуюся водоросль.
– Давно, – сказала Светлана. – Но я молчала. Почему? – Она жадно затянулась сигаретой. – Думала, что образуется. Не знала, что предложить взамен. Боялась, наконец… В последнее же время…
– Ну! Продолжай, пожалуйста.
– Последние год или полтора я жила в постоянном страхе за тебя, хотя и сейчас не понимаю, чего боялась… Несчастья? – Игорь Саввович почувствовал, что жена горько усмехнулась. – Несчастье пришло, но это бирюльки перед тем, что с тобой происходило и происходит. Я видела, как тебе плохо, а помочь не могла… Казалось, что ты… Нужное слово трудно подыскать… Мне казалось, что ты погружаешься в сон, теряешь личность, словно у тебя нет имени и фамилии. Ходишь во сне, говоришь во сне, думаешь во сне, ни живой ни мертвый. – Сигарета кончилась, слышалось, как Светлана тушит ее в пепельнице. – Я знаю, ты был у врача. Но тебе неизвестно, что профессор пригласил меня, как только ты ушел от него. У психиатров это принято – разговаривать с близкими родственниками. Профессор со мной беседовал два часа…
– Ты можешь разговаривать без пауз? – сердито спросил Игорь Саввович. – И не выбирай, пожалуйста, выражения. Кстати, не надо прикуривать вторую сигарету.
– Надо! – отозвалась жена. – Происходит давно позабытое: разговорная ночь. – Щелкнула зажигалка. – Профессор беседовал со мной два часа, расхаживал по кабинету, так и не сел до моего ухода, не отвечал на телефонные звонки… К чему это я рассказываю? Да к тому, что ты завел профессора в тупик. Бояндуров сказал: «У вашего мужа, предположительно, наблюдается глубочайшая эндогенная депрессия, но причины ее возникновения непонятны. Странный случай! Нет и намека на малейший внешний фактор, могущий вызвать болезнь… Ваш муж слишком благополучный и процветающий человек, чтобы искать отрицательные эмоции». Я решила тебе не рассказывать о встрече с профессором, хотя из клиники врача трижды звонили, чтобы ты показался Бояндурову. Я промолчала…
– Почему?
– Я боялась тебя, Игорь! Ты был совершенно некоммуникабелен, иронически зол, переполнен пугающей тяжестью. Казалось, ты только и ждешь случая, чтобы наброситься на любого человека… – Снова щелкнула зажигалка, так как сигарета потухла. – Кроме того, я чувствовала себя виноватой в том, что с тобой происходило, и думала, что это я, а не медицина должна помочь тебе. Но я не знала, как помочь…
– Ты говоришь «не знала», «чувствовала» – все о прошлом. А сейчас ты знаешь?
Они сидели на кроватях так, как это делают в больнице во время врачебного обхода не лежащие, но и не ходящие больные. Из чувства почтительности они садятся, выпрямляются, стараются выглядеть бодрыми, прямыми, веселыми, близкими к тому, чтобы встать на ноги.
– Сейчас я догадываюсь, что каким-то образом принесла тебе вред, – сказала Светлана. – Я совершила какой-то неверный поступок. Меня можно прощать, можно не прощать, но поступок – это дело поправимое при любых жертвах. Есть вещи пострашнее! Одна мысль о них может убить. Я не преувеличиваю…
Во время паузы Игорь Саввович раздумывал, что надо все-таки выйти на улицу, при свете молодой луны забросать камнями хрупкие буквы неоновой рекламы «Химчистка». Зазвенит стекло, вспыхнет электрическая молния, выбегут из соседних домов испуганные люди, увидев и поняв, что произошло, счастливо завопят на весь город, подхватят Игоря Саввовича на руки, триумфально понесут вдоль проспекта.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал Игорь Саввович. – Однако ты преувеличиваешь свою вину, если думаешь, что могла мне помочь. Ты бессильна! – Он усмехнулся. – События развивались гармонично, естественно и однозначно. Что-то должно было произойти, и оно произошло! Знаешь что? Дай мне сигарету…
