Игорь Саввович неумело прикурил, вернул зажигалку жене, заметив, что она снова обхватила руками колени, сделал то же самое. Он действительно не понимал, что значит «есть вещи пострашнее, одна мысль о которых может убить», но спрашивать Светлану не хотел, чтобы не смешивать ничего в кучу с его странной тяжелой болезнью. Игорь Саввович был удивлен уже тем, что Светлана, оказывается, раньше его заметила неладное. Правда, и он год назад уже подумывал, не болен ли, но всегда находил способы убежать, спрятаться, всячески увильнуть от самого себя, и это продолжалось до тех пор, пока однажды…
– Светлана, – деловито спросил Игорь Савво-вич, – ты не помнишь, когда впервые заметила признаки болезни?
– В декабре позапрошлого года, – сразу ответила Светлана. – Ты разбирал очередные часы, я вошла и увидела, как ты сидишь неподвижно и безжизненно смотришь в окно…
Выходит, полтора длинных года Светлана жила в страхе и ожидании, надеждах и сомнениях. Как же ей было трудно, бедной! Ждать, надеяться, работать, молчать, постоянно улыбаться, так как Светлана никогда не позволяла себе быть при муже грустной или усталой, нарушить отлично налаженный быт дома. А сейчас эта женщина, его жена, сидела на соседней кровати, обхватив колени руками; знакомы они больше пяти лет, женились по любви, как они думали, прожили вместе долго, ни разу, как только что выяснилось, не ссорились, но вот от чего-то непонятного сидели в двух метрах друг от друга, каждый на своей кровати, сидели в нелепых позах и вместо того, чтобы объединиться в несчастье, сплотиться, напротив, переживали отчуждение, сами не понимая, почему.
– Со мной не соскучишься! – шутливо проговорил Игорь Саввович. – Кажется, что я вчера родился. Например, не помню, когда в гостиной появился трехрожковый торшер.
– Я его купила весной… Ты сказал, что тебе нравится.
Вот такие пирожки!
– А сейчас я думаю о том, что за четыре года ни разу не спросил себя, удалась ли нам семейная жизнь или не удалась? – осторожно продолжал Игорь Саввович. – Это, наверное, потому, что со всех сторон только и слышно: «Какая замечательная пара эти Светлана и Игорь Гольцовы!»… Скажи, а ты размышляла о нашей семейной жизни?
Светлана покачивалась из стороны в сторону, в зубах торчала новая сигарета, от нее пахнуло холодом, точно из открытого окна.
– Послушай со стороны, что ты говоришь, Игорь! – глухо ответила Светлана. – Не думала, что гы можешь быть таким жестоким. – Она передохнула, чтобы говорить спокойнее. – Последние два года я только тем и занята, что думаю о нас…
– И что?
– Если бы я знала, не сидела бы как дура на кровати и не выслушивала твои нелепые вопросы. «Когда появился трехрожковый торшер? Когда я заболел?» Мой вопрос тяжелее: существует семья или не существует?
Игорю Саввовичу пришла в голову несуразная мысль, что в их семейной жизни не было скандалов и конфликтов потому, что все эти годы были только созреванием выбора: жить вместе или не жить? Если Игорь Саввович не мог вспомнить, когда впервые почувствовал себя больным, то, может быть, дорога к сегодняшнему сидению на двух кроватях была скрытной, тайной, но такой, когда количество переходит в качество?
– И к какому же выводу ты пришла? – спросил Игорь Саввович. – Прошу тебя, пожалуйста, говори без утайки…
Голова Светланы сейчас находилась в фиолетовом освещении, волосы – каштановые и густые – отливали красивой сединой, и он подумал, что жене пошла бы окраска под седину. Она от этого казалась значительнее и старше, а Светлана всегда хорошела, когда не казалась молоденькой. Она относилась к тому типу женщин, которые до сорока лет набирают красоту, а потом случается и лучшее и худшее – это уж как бог положит.
– Что ты скрываешь, Светлана? Уж не думала ли ты, что я…
Игорь Саввович не договорил, потому что мысль была абсурдной: жена молчала и терпела, так как боялась навести его на размышления о неблагополучии их семейной жизни, но не ребенок же он, не кретин в самом деле, если ничего не замечал. Занятый своими проблемами, он не занимался семьей – вот и все. Откладывал на завтра, послезавтра, на отдаленное будущее… «А что откладывал? – спросил себя Игорь Саввович. – Решение чаще ходить со Светланой в кино и театр? Пораньше возвращаться домой?»
– Ты недоговорил, – резко сказала Светлана. – Ты все время чего-то не договариваешь, выжидаешь. Говори все!
Игорь Саввович так и собирался поступить, когда начинал разговор, логически кончающийся следователем Селезневым, идти к которому Игорь Саввович теперь мог только с ясным и полным знанием того, что произошло с этим проклятым гаражом, Гелием Макаровичем Фалалеевым и актрисой Голубкиной.
– Что значит не договариваешь? – медленно спросил Игорь Саввович. – Если я не помню, когда в доме появился трехрожковый торшер, то, наверное, мог и просмотреть, что происходит с тобой, выжидающей событий. – Он повернулся к жене, внимательно посмотрел на опущенную голову и согнутую спину. – Неужели ты думала, что я могу уйти от тебя? Ты допускала такую возможность? Светлана, отвечай!
– Я только об этом и думала, – глухо проговорила Светлана. – Я целыми неделями только и думала об этом… Я считала, что гублю тебя, что ты болен из-за меня… – Она яростно прошептала: – Все плохое – это я, я! Драка – это тоже я, я и я! Ах, как непоправимо это, Игорь, как это плохо!
Светлана раскачивалась, и неоновый свет, казалось, пришел в движение, словно кто-то включал и выключал разноцветные буквы; лицо, было то фиолетовым, то оказывалось в красном свечении, то мертво зеленело… Игорь Саввович похолодел от жалости и нежности к жене. Какое несчастье, какая боль жили в двух метрах от него! И так было изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, а он спал, просыпался, ездил на работу, болел, обедал и ужинал – существовал в таком мире, где боли и несчастьям жены не было места. Трехрожковый торшер, черт возьми, трехрожковый торшер!
– Я никогда не собирался уходить от тебя, Светлана, – сказал Игорь Саввович. – Боже, да о чем ты говоришь! Я же тебя люблю…
Теперь они снова смотрели прямо перед собой, молчали, и со стороны казалось, что еще одно мгновение – и они бросятся друг к другу, чтобы не походить на сидящих больных, однако они с каждой минутой все отдалялись и отдалялись, словно кровати разъезжались в противоположные стороны.
– Ты сказал: «Я же тебя люблю!» – повторила Светлана. – Ты не помнишь, когда в доме появился новый торшер, но, может быть, вспомнишь, когда ты говорил «Я люблю тебя!» в последний раз…
– Когда говорил? – переспросил он. – Ты хочешь сказать, что… Слушай, Светлана, но ведь слова – это только форма. А по существу, ты моя жена, и, значит, я люблю тебя…
Он сконфуженно замолк. Действительно, за все годы жизни со Светланой не было такого случая, чтобы Игорь Саввович ощутил внутреннюю потребность сказать жене, что он ее любит. Ему казалось, что это само собой разумеется, что сам факт их супружества не требует словесного подтверждения. Ну а перед женитьбой? Говорил ли он Светлане, перед тем как она перебралась в его квартиру, что любит ее? И этого Игорь Саввович не помнил…
– Ты не веришь, что я тебя люблю? – слишком громко спросил он. – Не веришь?
– Я думаю, ты сам не знаешь, любишь меня или нет! – тоскливо ответила Светлана. – Надо смотреть правде в глаза: ты был бы здоров, если бы я в твоей жизни занимала хоть крохотное место. Я уж не говорю о любви, она захватывает человека целиком. Я видела, как ты мучаешься, и все ждала, что ты захочешь моей помощи, но ты желал одиночества и получил его – бороться с этим невозможно. Иногда я думаю, что ты до сих пор не чувствуешь себя женатым, а когда вспоминаешь, то удивляешься.
Они ощущали, что с каждой секундой им все труднее и труднее понимать друг друга, что каждый думал о своем, слышал только то, что хотел услышать, и не понимал того, чего не хотел понимать. Так уж устроен человек, что даже двое очень и очень близких людей до конца понять друг друга не могут.
Вот еще о чем напряженно думал Игорь Саввович, неумело держа в пальцах длинную сигарету. Что действительно происходит, если он то и дело задает наивные вопросы «почему?», «отчего?», «зачем?» и все чаще и чаще чувствует себя так, словно он только что проснулся и, осматриваясь, не может понять, где
