— Мы посоветуемся с мамой…
— Только скорей советуйтесь.
— Да вы не волнуйтесь, — сказал Кузовков, поставив на стол недопитую чашку. — Его никто не обидит. В нашей колонии есть такое правило: один за всех, и все — за одного.
— У американских детей точно такой же закон. Это закон скаутов.
Казимеж довез мальчиков до самой ограды.
— Так и быть, — сказал он сыну, — оставляю тебя здесь до конца недели. Держитесь вместе. Вот мой служебный телефон. Звоните.
— Не волнуйтесь, лейтенант! Все будет под контролем, — важно ответил Кузовков.
Казимеж рассмеялся и потрепал Федю по плечу.
Теперь он видел перед собой прежнего Кузовкова, какого встретил в первый день знакомства. Стоило мальчику оказаться за порогом дома, как к нему вернулось его оружие — бесшабашность и независимость уличного бродяжки. Это хорошо, что Юзек будет рядом и увидит жизнь с новой и неожиданной для себя стороны. Пусть и ненадолго, его сын станет одним из семисот восьмидесяти маленьких путешественников, о которых, Казимеж в этом был уверен, еще долго будут шуметь газеты, а возможно, и напишут книгу.
Часовой у ворот видел, как мальчики вместе с собакой высадились из полицейской машины, и впустил их беспрепятственно. От него они узнали, что колонисты в отъезде. Мэр Нью-Йорка устроил сегодня в Сити-холле прием русских детей. После приема — концерт. Затем ужин. Вернутся дети поздно.
В лагере было тихо и пусто.
Мальчики направились по песчаной дорожке к казармам, надеясь кого-нибудь встретить. К ним вышел Симонов.
— Это наш воспитатель, — шепнул Федя Юзеку.
— Рад тебя видеть, Кузовков. Как провел время?
— Лучше не бывает. У меня появились новые друзья. Знакомьтесь. Юзек Яновский — один из них. Его папа — полицейский.
— Помню. Мы познакомились в день ярмарки.
— Можно Юзеку погостить у нас?
— Почему бы нет… Но решаю не я, а мистер Бремхолл. Обратитесь к нему.
— Георгий Иванович, вся колония на приеме у мэра. А вы почему не поехали?
— Меня назначили дежурным. Второй день кряду.
— Потому что вы самый лучший дежурный на свете, — решил Федя польстить воспитателю.
— Не преувеличивай, Кузовков. Я бездельничаю. Хорошо, что принесли газеты. Ты ведь знаешь, я люблю читать.
— Интересно, о чем пишут?
— О многом. И о тебе пишут.
— Вы меня разыгрываете…
— Ничуть. Можешь сам посмотреть.
— Меня никто не знает. И все эти дни я провел за городом.
— И все же ты стал знаменитостью. Нью-Йорк, да и вся Америка, восхищается тобой и твоей собакой. Ждите завтра фотографов. Ты ведь любишь фотографироваться, Кузовок, не так ли?
Кузовок, хоть и не понял, о чем его спрашивают, на всякий случай наклонил голову. Он радовался возвращению в колонию. Он соскучился по детям и по веселой возне с ними. Но где они? Кузовок оглядывался, нетерпеливо поскуливая, но никто не бежал к нему, не протягивал руки, не угощал.
— Как Петя? — спросил Кузовков.
— Еще не пришел в себя. Ни с кем говорить не хочет, — ответил Симонов.
— Где он сейчас?
— У цветочной клумбы.
Александрова они увидели еще издали. Стоя на коленях, он перебирал и поглаживал цветы.
У Феди кольнуло в сердце. Он понял: Петя воображает, что перед ним не клумба, а могила, усыпанная цветами.
Собака оказалась возле мальчика первой. Она тоже поняла, что ему плохо, и стала слизывать с его щек слезинки. Петя опустил лицо в собачью шерсть и впервые за эти дни разразился потоком слез.
Кузовков не стал утешать друга. Куда важнее расшевелить его, встряхнуть, вывести из одиночества.
Над островом звенела тишина. Стейтен-Айленд погрузился в послеобеденную дрему. А у Феди, наоборот, пробудилось желание действовать. Он незаметно подмигнул Юзеку и Симонову, призывая в союзники, и сказал как можно громче:
— Петя, есть у нас одно дело. Поможешь? Пойдешь с нами? — Он протянул руку Александрову и помог встать.
— Какое дело? — спросил Петя.
— Надо купить кое-что.
Кузовков отозвал Симонова в сторону.
— Георгий Иванович, — сказал он как можно тише, — колония вернется еще не скоро. Ждать и ждать! Разрешите нам втроем отлучиться. Мы вернемся еще засветло.
Симонов замешкался с ответом.
— Разве лучше, если Петя будет и дальше сидеть у клумбы и оплакивать смерть сестры? — продолжал настаивать Кузовков. — Леночку уже не вернешь, а он пропадает. Мы скоро вернемся. Честное слово!
Симонов и сам понимал, что нельзя оставлять Александрова наедине с его горем. Но не знал, как поступить. И вот теперь тринадцатилетний мальчик преподал урок ему, петербургскому учителю.
Кузовков прочел согласие в глазах воспитателя прежде, чем тот успел ответить.
— Георгий Иванович, — спросил он на этот раз нарочито громко, так, чтобы услышал Петя. — Что вам купить?
— Пачку сигарет. А жене плитку шоколада, — ответил Симонов, тоже включаясь в игру.
— О'кей! Тогда выпишите пропуск. Иначе нас не выпустят.
— Следуйте за мной! — приказал Федя друзьям и неожиданно для них направился в сторону, противоположную выходу.
Юзек указал ему на ошибку:
— Мы идем неверно. Ворота не здесь.
— Так ближе к парому.
— Но впереди сплошной забор…
— Запомни, Юзек, нет такого забора, в котором не было бы дыры.
— А если дыры не будет?
— Значит, появится, — невозмутимо ответил Федя Кузовков.
Хотя американский мальчик и готов был к неожиданностям, но такая невозмутимая логика озадачила его. Не оставалось ничего другого, как ждать, что произойдет дальше.
Федя, между тем, взял собаку за поводок и стал внимательно смотреть себе под ноги.
— Видите примятость? — показал он на траву. — Это начало тропинки. Она не слишком-то приметна. Здесь мало кто ходит. Только знающие люди. Могу заключить пари, она нас выведет к лазу. Вперед, Кузовок!
Федя краем глаза посмотрел на Петю. Похоже, Александров стал оживать.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ЛЕОНТИЙ ФЁДОРОВИЧ
Казимеж дал каждому из мальчиков по пять долларов. Огромные деньги! Как и на что их истратить? Федя предложил одну из бумажек поменять на мелочь. Получилась большая и тяжелая пригоршня, которую тут же разделили на три части.
— А мне зачем? — спросил Петя.
— Деньги никогда не помешают.
Кузовков не ставил себе целью переправиться через залив. Рядом с паромом можно купить что душе
