Теперь белочехи уже заняли Челябинск, сместив там Советы.
Только на пятый день дети очутились в Вологде. На несколько суток эшелон задержался в Котельничах. Два дня простояли в Вятке. А до Екатеринбурга доехали лишь 11 июня, то есть спустя две недели.
Город понравился. Он сиял чистотой улиц. И по-прежнему в том же небольшом каменном доме находился в заточении российский император и его семья.
Ребята увидели этот дом издалека. Никому не разрешали подходить к нему ближе, чем на пятьдесят шагов.
Дорога не ожидалась продолжительной. Вот почему запасы продовольствия подошли к концу. Питание стало скудным. На завтрак давали немного сахарину с кипятком и кусок лепешки из жмыхов. Она была такой твердой, что ее приходилось долго размачивать.
Возглавил вторую детскую колонию преподаватель истории Петр Васильевич Дежорж. Ему не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к филантропам Екатеринбурга. Те не только помогли продуктами, но и устроили «пир на весь мир», угостив мальчиков и девочек даже белым пирогом.
Только к середине июня поезд дополз до Тюмени. Железнодорожное полотно впереди было разобрано. Пока воспитатели гадали, как быть, дети знакомились с очередным городом. Больше всего их привлек сад, где по вечерам играл духовой оркестр.
Из рассказа Марии Сорокиной:
— В Тюмени наш поезд простоял семь дней. Нам очень надоела жизнь в вагонах и захотелось погулять в городском саду. Находился он совсем недалеко от вокзала. Но воспитательница нашей группы Вера Ивановна Тотубалина не разрешила прогулку. Тогда мы, пять девочек, потихоньку удрали.
Весь сад утопал в сирени. Мы нарвали по букетику, хотя и не разрешалось. Стали гулять, разговаривать, весело смеяться. Потом вышли на главную аллею, где играл оркестр, и вдруг увидели Веру Ивановну. А она как закричит на весь сад: «Без сахару!» А это было большим наказанием для нас. Ведь мы получали только по полкусочка сахару в день.
Мы пустились бежать обратно с веселым хохотом, а Вера Ивановна за нами, не успевая и браня нас вдогонку. Мы перебегали под вагонами стоящих поездов, а воспитательница наша — следом. И это нам было очень смешно. А когда мы сели в вагон, то забрались на свои полки. И сидели тихо и смирно, как неповинные. А Вера Ивановна нас больше не ругала. И сахару по полкусочка мы все равно выпросили.
…Итак, путь на Петропавловск закрыт — с востока наступала армия Колчака.
Дежорж стал искать новое место для четырехсот юных петроградцев. И нашел довольно быстро. На восточном отроге уральского хребта в живописном месте расположился санаторий Курьи, больше известный под названием «Курьинские минеральные воды». Это было любимое место отдыха жителей Екатеринбурга. Но сейчас, в связи с военными действиями, санаторий пустовал. Верно говорят — нет худа без добра.
Если первая детская колония разместилась в казармах, да к тому же в черте города, то второй жилось куда вольготнее.
Санаторий Курьи находился в сосновом лесу, на крутом берегу реки Пышмы. В лесу прятались, как грибы от чужого глаза, два десятка деревянных домиков. В них и поселили ребят.
Золотистая кора деревьев, сомкнувшиеся в небе кроны, бесчисленные тропинки, устланные опавшей хвоей, напоенный запахом смолы воздух и, наконец, простор реки были им наградой за долгий путь. После грохота колес и мелькания за вагонными окнами, что поначалу было ново и интересно, а потом утомило, они теперь наслаждались тишиной.
Дети быстро изучили ближние и дальние окрестности. Перебежав через мостик, а затем спустившись по крутой лестнице, они оказывались перед избушкой, где бил родник — источник минеральной железистой воды.
Ниже по реке была плотина, а на ней — мельница. А выше находились писчебумажная фабрика и деревня. С присущей им непосредственностью колонисты уже на второй день знакомились с ее жителями.
Санаторий был окружен забором. Видно, с целью, чтобы сюда не забегали свиньи, которых вокруг бродило множество. Но хрюшки, каким-то образом узнав, что в лесу поселились люди, сумели найти дыру в заборе и пришли посмотреть — нельзя ли чем поживиться?
Пауль, пленный австриец, который работал на кухне, был не против и сам поживиться. Он доказывал, что свиньи бесхозные, ничьи, и никто не заметит, если одна из них окажется в котле. Но Дежорж строго- настрого запретил даже думать об этом.
— Нам здесь жить три месяца. И ссориться с крестьянами ни к чему. Лучше попросить. Вдруг расщедрятся…
Посовещавшись, воспитатели решили дать ребятам относительную свободу, не досаждая надзором. И все же, чтобы ответственности было больше, прикрепили к младшим девочкам и мальчикам старших. Они вместе бродили в лесу, вместе купались.
Были в колонии и целые семьи, или, как говорили сами ребята, «семейки». Зоя Яковлева хвасталась, что самая большая «семейка» у нее — семь братьев и сестер. Она не была среди них старшей. Ей исполнилось только двенадцать. Но почему-то все ее слушались.
Самым большим зданием санатория был двухэтажный дом. На верхнем этаже жили воспитатели, а на первом находился курзал. От этого дома вела к реке липовая аллея — любимое место прогулок, встреч и свиданий.
Зоя Яковлева, которую все знали задирой и непоседой, останавливалась как вкопанная, краснела и замирала, когда по аллее спускался Леня Якобсон. Он получил прозвище Красавчик, на что очень сердился.
Через семьдесят лет Зоя Васильевна, ставшая бухгалтером, призналась мне, что Ленечка был ее первой любовью. Она и сегодня, спустя десятилетия, когда столько событий прошумело, столько лиц промелькнуло, помнит отчетливо и ярко, во что он был одет, спускаясь по той аллее старых лип. Были на нем синие брючки, коричневая курточка и такого же цвета панамка. И был он чистеньким и аккуратным, будто рядом находилась мама, а не чужой лес.
— Мы ведь были детьми, всего лишь детьми, а я видела и уже знала, что он гений и что ждет его необыкновенное будущее. Леонид Якобсон стал великим хореографом, балетмейстером мирового масштаба. Вы ведь слышали это имя? Сама Майя Плисецкая, великая балерина, называет его своим учителем.
— Он догадывался о ваших чувствах?
— Ну что вы! Когда я видела Леню, то язык проглатывала. Ни тогда не сказала, ни полвека спустя, когда пришла в Кировский театр смотреть знаменитый «Спартак» в его постановке. Я точно знала, он тогда находился в театре. Могла зайти за кулисы, представиться как колонистка. Уверена, он бы рад был. А вот не хватило духу. Для меня он оставался божеством.
По аллее прогуливался и Виталий Запольский вместе с рыжеволосым парнем. С Леней Дейбнером он познакомился еще в поезде. Дейбнеру исполнилось семнадцать — больше, чем всем другим колонистам. Два года разницы между ним и Виталием. Но это не помешало им подружиться. И они благодарили случай, который свел их в одном вагоне.
Самопознание невозможно без общения с себе подобными, и они спешили выговориться, каждый раз удивляясь совпадению чувств и взглядов.
Тем для разговоров было предостаточно. И юные философы решили организовать дискуссионный клуб, состоявший всего из двух членов. Каждый вечер после ужина они обсуждали какую-нибудь проблему.
…Накануне Запольский рассказал о микроскопе, оставленном дома.
— Не беда. У меня тоже есть оптический прибор, — неожиданно сказал Дейбнер.
— И у тебя микроскоп?
— Нет, бинокль.
— А зачем он тебе?
— Чтобы наблюдать за светилами…
— Без телескопа? Разве это возможно?
— Вот, возьми и обо всем узнаешь. — Леня протянул товарищу книгу.
«Глазенап. „Астрономия с биноклем”», — прочел Запольский на обложке.
Вскоре он держал бинокль в руках.
— Днем им нельзя пользоваться, — сказал Дейбнер. — Казаки увидят — заберут.
