вокзале из рук в руки. Она нам казалась красивее всех. В меру полна, доброе лицо. Когда улыбалась — обнажался ряд ровных белых зубов. Вот цвет глаз не помню, но взгляд был очень ласковый и проницательный.
Мария Ивановна знала обо всех все. Но мы ее не боялись, уважали и старались не огорчать. Для нас, двадцати пяти девочек, она была матерью большой семьи. Среди детей всякие были: и хвастунишки, и лжецы, были случаи присвоения вещей, сплетничали… А наставница наша пыталась всячески нас исправить. Прививала любовь к чтению. Учила рукоделию. Раздобыв где-то машинку, шила одежду.
Мы же поначалу жили беззаботно. Ходили на озеро, прихватив ведерки. Ловили рыбешек, букашек, несли домой, захламляя спальни. Мария Ивановна делала обход, выбрасывала все это.
Потом появилось новое увлечение — стали промывать золото. Но воспитательница нас убедила, что песок не золотой, а блестящие песчинки — не что иное, как слюда и кусочки медного колчедана.
Однажды мы узнали, что неподалеку от Миасса есть бойня. Захотелось посмотреть, как забивают скот. Присели в кустах и стали вглядываться. Только мы опоздали и ничего не увидели, кроме ворон, слетевшихся к месту убоя.
Ушли мы, конечно, не спросясь. Марии Ивановне кто-то передал. И она нас журила: нельзя детям смотреть, как убивают животных.
Нельзя смотреть, как убивают животных… А как расстреливают пленных? Вешают людей?
Педагоги делают все возможное, только бы уберечь своих воспитанников от происходящего. Но все равно детским глазам открывается жестокий, не знающий компромиссов мир взрослых. Бывает, и дети дерутся и ссорятся. Но уже через полчаса, ну в крайнем случае на следующее утро снова играют вместе. Их же отцы — непримиримы.
Могли ли думать несколько десятков воспитателей, покидая Финляндский вокзал, что им выпадет такой жребий? Оттуда, с берегов Невы, многое представлялось иным. Да, они знали, им придется сражаться с голодом и болезнями. Но сегодня речь уже идет о самой жизни детей.
Из рассказа медсестры Клавдии Троицкой:
— Один из мальчиков, Роберт Виллерт (это он упал в обморок во время расстрела красноармейцев), перенес много болезней. Он начал болеть еще в поезде. Перенес гнойный отит, коклюш, двустороннюю пневмонию и дизентерию. Робушка — так я звала его. Вспоминается ночь, когда я ждала кризиса с горячим кофе и чистым бельем. И вот, наконец первые капли пота на лбу. У Робушки кризис. Какая радость!..
…На Финляндском вокзале врач Еропкина подвела ко мне двух девочек и мальчика. Отец — рабочий. Фамилия — Ореховы. Дети были ослабленные, истощенные. Особенно поразила меня одна из сестренок. Жизнь в ней едва теплилась. Мы решили во что бы то ни стало выходить детей. И это удалось. Девочка превратилась в толстушку…
…Помню первую утрату — смерть мальчика. Забыла его имя. Заболел он уже по приезде на Урал. Его положили в лазарет с диагнозом «острый лейкоз». Болезнь быстро прогрессировала. Состояние безнадежное. Мальчик был еще в сознании, когда принесли доски, чтобы сделать загородку у его койки. Ведь комната была одна. Малыш приподнялся и спросил: «Сестрица, зачем эти доски? Из них мне будут делать гроб?» Я едва сдержала слезы и, как могла, успокоила мальчика. Ночью он бредил, вскакивал. Потом уснул. Пульс падал… Ничто уже не помогало. На рассвете мальчик умер. А я все сидела рядом и держала его руку.
Тихо-тихо в палате. Скоро настанет утро. Проснутся колонисты. Зазвучат их звонкие голоса. А здесь лежит умерший мальчик, такой одинокий, еще не успевший ни с кем подружиться…
Наступила осень. Последние надежды на возвращение в Петроград растаяли. Об этом не приходилось даже мечтать.
Обе колонии голодали. Дети рыскали в окрестностях Миасса и Курьи в поисках пищи. А случалось, делали набеги на огороды. Где только не искали они пропитание! Даже на кладбище, где собирали с могил то, что крестьяне оставляли для птиц.
Но вместе с осенью пришли и новые тревоги. Теперь заботой был не только хлеб, но и одежда.
Вечера становились все прохладнее, и дети ежились от холода. Они отправились из дому в летних платьицах. Те же, чей гардероб был богаче, давно поменяли одежду на продукты.
Стало ясно: содержать сотни детей в одном месте более невозможно. Лучше разделить обе колонии на несколько групп. Но вот где поселить? Воспитатели отправились в разные города Урала и Сибири. И вскоре детям объявили: собираемся в дорогу!
Колонисты склонились над картой. Теперь им предстояло жить в далеко отстоящих друг от друга пунктах: Троицке, Кургане, Петропавловске, Тюмени, Ирбите, Омске, Томске и даже в казачьих станицах.
Как-то сложится там жизнь?..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
КУРГАН
Петроградцы прибыли в Миасс в конце весны 1918 года. Прошло четыре месяца, как они на уральской земле, к которой, уже привыкли, свыклись с ее природой и жителями.
И вот снова веселая кутерьма. Прощай, Миасс! Только жаль, что поезд повезет их не на запад, а совсем в противоположную сторону. Колонисты отправляются на зимние квартиры. Младшие высадятся в Кургане, а старшие поедут дальше.
Провожать поезд, как это было в Петрограде, некому. Никто не помашет рукой, не пожелает счастливого пути. И ты никому не улыбнешься на прощание. Грустно видеть пустой перрон, по которому ветер перекатывает сухие листья. Уже от одного этого становится зябко и тоскливо.
Все кругом напоминает о близкой зиме.
В Курган поезд прибыл утром. Настало время прощаться.
Разлука ждала не только друзей, но также братьев и сестер. Зачем так решили — разводить их за сотни километров друг от друга, никто не понимал. Разве не лучше в трудный час быть рядом и хоть как-то заменить младшим отсутствие родителей?!
Нина Рункевич как могла утешала свою сестренку Мусю. А потом и сама заплакала.
Стоявшая рядом Ксюша Амелина обняла их за плечи:
— Ну не надо так переживать. Зима пройдет быстро, и мы снова встретимся… Все будет замечательно. Вот увидите!
Поезд со старшими колонистами ушел в Петропавловск по расписанию, а сто двадцать детей, большинству из которых не было и десяти лет, стали ждать, сидя на своих чемоданах.
Детям выделили трех воспитательниц: Елену Георгиевну Рудольф и сестер Постновых — Марию Ивановну и Надежду Ивановну, а также врача, двух нянечек и повара.
Оказалось, что жить придется не в городе, а в трех десятках километров от Кургана, в имении бывшего помещика маслобойщика Смолина.
Позади осталась ночь в тряском вагоне. Впереди ждала разбитая проселочная дорога. Смертельно устали взрослые. Что уж говорить о детях… Они сразу же уснули под скрип тележных колес.
Имение, куда их доставил обоз, оказалось довольно обширным. За оградой, кроме барского дома, находились производственные помещения, всяческие службы и конюшни. А чуть дальше, в глубине, — старый запущенный сад, спускавшийся к пруду.
Усталость была сильней любопытства. Кое-как устроившись и подкрепившись, все погрузились в сон.
Утром детей разбудил голод. Но завтрак только готовился, и они разбежались, как муравьи, по всей усадьбе. И каждый увидел свое.
В стойле две могучие лошади, в отличие от детей, уже завтракали. И были так увлечены жеванием сена, что не удостоили вниманием, не повернули голов в сторону мальчишек.
На чердаке обнаружилась лаборатория. На полках стояли медные и стеклянные приборы, соединенные змеевидными трубками. На всем лежал толстый слой пыли. Хотелось узнать, зачем все это. Но спросить было не у кого.
На другой половине чердака находилась сушильня с бесчисленными пучками трав, из которых выпорхнуло несколько птичек с белыми грудками.
