В лето от Рождества Христова шестьсот девяностое жили три милые девицы, происходившие по отцовской линии из благородного рода великого императора Октавиана.
И звали их Бланка, Клара и Кандида.
Хоть и посвятили они богу цвет своей невинности, вовсе не следует думать, что сделали они это по недостатку воздыхателей.
Ибо всякий день, когда шли девицы в церковь, собиралась большая толпа народу поглядеть на них, и все говорили:
— Смотрите, до чего хороши у них глаза! А руки-то какие белые!
И не один из тех, у кого слюнки текли при виде девиц, с сокрушением прибавлял:
— И подумать только, эти пригожие девицы посвятили себя богу, да ведь в его райских кущах таких, как они, одиннадцать тысяч, если не больше!
— Но не таких милых, — отвечал старый кашлюн, шагавший по пятам за девицами, вдыхая аромат их платьев.
И если упомянутый старый кашлюн встречал по пути молодого парня, который плевал в лужу или, развалясь на брюхе, грел спину на солнце, то давал ему пинка и говорил при этом:
— Эй ты, неужто не взглянешь на самую распрекрасную красоту, что только есть на земле?
Многие замышляли склонить девиц к браку, но, потерпев неудачу, впадали в тоску и сохли на глазах.
Среди них был и аравийский принц, который с превеликой торжественностью принял святое крещение. И сделал это только ради меньшой из сестер.
Но ничего от нее не добившись — ни мольбами, ни угрозами, — сел он однажды утром у порога ее двери и вонзил себе в грудь кинжал.
На крики прекрасного сеньора девица поспешно спустилась вниз и велела его положить на ее ложе, чему он, не успев еще отдать богу душу, несказанно обрадовался.
Когда же она склонилась над ним, чтобы осмотреть и перевязать его рану, он, собрав последние силы, поцеловал ее в нежные уста, вздохнул с облегчением и, ликуя в сердце своем, испустил дух. Но поцелуй этот вовсе не был приятен меньшой сестре, ибо она полагала, что он похищен у Иисуса, ее небесного супруга. Несмотря на это, она все же поплакала о прекрасном сеньоре — самую малость!
У дома, где жили девицы, часто толпились влюбленные: одни пели жалобные песни, другие лихо гарцевали на прекрасных скакунах, а иные, храня молчание, целыми днями глядели на окна. И нередко они затевали драки и убивали друг друга из ревности, что очень огорчало сестер.
— Ах, помолись за нас, Бланка, по праву так названная, — говорили старшие младшей, — ибо непорочна душой ты, непорочна и телом [1]. Помолись за нас, душенька, Иисус охотно внемлет молитвам таких юных девушек, как ты.
— Ах, сестрицы, — отвечала она, — неужто я достойнее вас? но чтобы вам угодить, помолюсь.
— Помолись, — говорили они.
И все три опускались на колени, и Бланка молилась так:
— Иисусе сладчайший! Мы, наверно, грешны пред тобой, а то разве дозволил бы ты, чтобы лукавый смущал нашей красотой этих гадких мужчин? Да, мы грешили, но по слабости нашей мы грешили невольно, о господь наш! Ах, даруй нам прощение ради нашей скорби великой! Ты пожелал, чтобы тебе мы себя посвятили, и все, что дано нам — юность и красоту, радости и печали, обеты и молитвы, тело и душу, помышления и поступки, — все мы храним для тебя. И разве не думаем мы о тебе постоянно: утром, в полдень, вечером — каждое мгновенье, каждый час? Восходит ли красное солнышко, загораются ли на небе ясные звезды, о жених наш возлюбленный, — они всегда видят, как мы тебе молимся, и не золото, ладан и мирро несем тебе в дар, а смиренную нашу любовь и наше многострадальное сердце. Но этого мало, мы знаем. Ах, научи нас, господь, что еще надобно сделать!
Она умолкала, и все три горько вздыхали.
— Иисусе сладчайший, — продолжала молиться меньшая, — нам известно, чего домогаются эти мужчины. Они почитают себя сильными, красивыми и достойными нашей любви. Но они не столь сильны, не столь добры и прекрасны, как ты, Иисусе! Потому принадлежим мы тебе и будем принадлежать тебе вечно, а им — никогда. Полюби же и ты нас хоть немного, Иисусе! В этом горестном мире лишь в тебе наши радость и утешение. Не оставь же нас! Лучше пошли ты нам смерть поскорее: мы алчем и жаждем тебя. Но, если такова твоя воля, пусть эти гадкие мужчины преследуют нас своею любовью, нам будет сладко пострадать ради тебя. Но даже земной супруг не оставит супругу в опасности, не оставит и невесту жених. А разве не ты самый милостивый, разве не ты защитишь нас от дьявольских козней? Если тебе неугодно, не делай этого, но ведь тогда у нас смогут отнять нашу девственность, а она принадлежит тебе. Ах, сделай лучше уж так, о супруг наш возлюбленный, чтобы всю жизнь были мы безобразными, старыми, больными проказой, а потом попали бы в ад, и там, среди дьяволов, огня и серных паров дожидались бы часа, пока не сочтешь ты нас достаточно чистыми и не призовешь нас, наконец, в твой рай, где нам будет дозволено тебя созерцать и вечно любить. Смилуйся над нами! Аминь.
Тут меньшая сестра заливалась слезами, а за нею и сестры ее, повторяя:
— Смилуйся, Иисусе, смилуйся!
Вдруг услышали они сладкозвучный голос:
— Уповайте на милость господню!
— Вот божественный супруг, — сказали лэни, — сподобивший нареченных своих услышать речь его!
И комната наполнилась благоуханием более сладостным, чем аромат драгоценного ладана в священных курильницах.
Голос продолжал:
— Завтра на рассвете покиньте город. Садитесь на своих иноходцев и скачите вперед, все время вперед, не заботясь о дороге. Я буду вас охранять.
— Мы послушны тебе, — отвечали девицы, — послушны тому, кто нас сделал счастливейшими из дочерей человеческих.
И, поднявшись с колен, они радостно расцеловались друг с дружкой.
В то время как внимали они небесному голосу, на площади показался прекрасный всадник в серебряных латах и в золотом шлеме, и на нем развевался подобно крылу птицы султан, сверкавший ярче огня; конь под всадником был весь белоснежный, без единого пятнышка.
Никто не заметил, как появился всадник, будто он вырос из-под земли в толпе влюбленных, и они от
