веревку — они старались спустить щит со скалы так, чтобы не уронить его в воду. Вот он бредет обратно по речке, шлепая по отмелям и поддерживая Марину, у которой оказалась сломана нога. И вот он снова в лагуне, забирается в самолет, уповая на то, что поблизости не появятся русские.
Он понял, что студент отложил свое эссе и молчит, ожидая ответа, боясь прервать глубокие раздумья, в которые, судя по отсутствующему взгляду, погрузился профессор. И Рид подумал — есть свои преимущества в том, что тебя считают рассеянным гением.
Он улыбнулся:
— Продолжайте.
— Знаменательно то, что Гомер отдает этот щит Ахиллу. Словно хочет сказать, что Ахилл держит в своей руке целый мир. И когда он сражается, весь мир содрогается под ударами. В наш век, век атомных бомб и государственной службы здравоохранения, неудержимая ярость и крайняя элитарность, которую воплощает Ахилл, вряд ли найдут наше одобрение. — Студент поднял взгляд в очередной раз, раздумывая, не слишком ли смело он выступает, ведь неизвестно, слышал ли этот витающий в эмпиреях профессор про атомные бомбы и государственную службу здравоохранения. — Одиссей, который предпочитает ум силе, который в течение десяти лет стремится вернуться домой к семье, — в наше время, в нашей стране кажется более реалистичным героем. Но, по моему мнению, если мы хотим жить в лучшем мире, именно Ахилл предлагает нам путь к спасению. Да, в большей части «Илиады» он одержим гневом, не отдавая себе отчета в том, что его гнев несет разрушение всем, кто его окружает, — его боевым товарищам, друзьям, даже самому его близкому другу Патроклу. Но эта поэма — рассказ о гуманизации, о пути, который прошел Ахилл от неосознаваемого гнева до осознания своей ответственности перед миром. Метафорически выражаясь, мы все живем на щите Ахилла. Когда воины готовятся к сражению, мы трепещем. Если мы хотим выжить в новых опасностях нашего времени, мы должны надеяться, что разрушительный гнев, который движет людьми, можно укротить рассудком и более всего состраданием.
Студент пошуршал листками своего эссе и сложил их на стол. С его места ему показалось, что профессор уснул.
— Скажите, — произнес наконец профессор, — вы верите в Гомера?
Студент, кажется, испугался. К этому вопросу он не был готов.
— Ну… м-м-м… находки мистера Шлимана в Турции определенно вызывают некоторые вопросы. И в Микенах. — Он отчаянно искал ответ и, к своему удивлению, нашел: — А вообще, думаю, что это неважно.
Удивленно поднялась седая бровь:
— Неважно?
— Нет. Важна поэзия. Вот что действительно реально. Она просуществовала две с половиной тысячи лет, гораздо дольше, чем вещи, сделанные из дерева или металла. И…
Студент пытался чем-то дополнить свою точку зрения. Его спас стук в дверь.
— Прошу прощения, профессор. Там некий джентльмен хочет вас видеть. Говорит, из Лондона приехал.
Рид, кажется, не удивился — этого посещения он ждал с того момента, как вернулся в Оксфорд. Нет смысла оттягивать неизбежное.
— Вы не могли бы заглянуть ко мне через час? — извиняющимся тоном спросил он студента. — Это много времени не отнимет.
Едва веря своему счастью, студент подхватил бумаги и выскочил из комнаты. Через несколько секунд швейцар привел посетителя — молодого человека в синем костюме; он сел на краешек дивана и, сняв шляпу, держал ее в руке.
— Райт, — представился он. Его лицо было скорее миловидным, чем красивым, но в глазах сверкали ум и насмешливость, которые он не спешил обнаруживать. — Спасибо, профессор, что согласились встретиться со мной.
Рид благосклонно махнул рукой.
— Я хотел поговорить о своем коллеге, мистере Мьюре. Насколько я знаю, вы с ним работали по некоторым делам.
— Да, во время войны. Несколько недель назад он снова обратился ко мне. Ему нужна была помощь в поисках одной греческой древности. Кажется, он работал вместе с американцами.
— И мы так поняли. — Райт покрутил в руках шляпу. — К несчастью, нам мало что известно. Странный он был, этот Мьюр. Честно говоря, у нас есть подозрения, что он мог участвовать в кое-каких сомнительных делишках.
Рид всем видом постарался показать, что его это нисколько не удивляет:
— Да, мне тоже всегда казалось, что он действует… не совсем традиционными методами. А что случилось?
— Это мы и пытаемся выяснить. Видите ли, он пропал. Мы надеялись, что вы сможете нам немного помочь.
Райт пробыл примерно час. Рид приложил все старания, отвечая на его вопросы, то есть, мягко говоря, сообщил то, что было либо заведомой ложью, либо то, что можно было легко опровергнуть. Райт тщательно все записал, хмурясь и стараясь ничего не упустить.
— Мы также пытаемся установить местонахождение этого мистера Гранта.
— Да, — сказал Рид, — я вас понимаю. Но не думаю, что вам удастся его найти.
— У вас есть какие-нибудь соображения…
— Как вам сказать?.. Он, кажется, что-то такое говорил про Канаду.
Райт, похоже, удивился:
— Да? Для нас это новость. Благодарю вас.
Он поднялся и пожал Риду руку. У двери он на миг задержался:
— А этот… гомеровский артефакт. Как вы считаете, есть в этом хоть частица правды? Найдут его хоть когда-нибудь?
— Не думаю, — улыбнулся Рид.
Самолет летел в ночи на юго-запад высоко над морем, которое повидало столько богов и героев. Грант сидел за штурвалом, Марина лежала, укрытая одеялом, на полу; нога ее была в лубке.
Рид пробрался вперед и сел в кресло второго пилота.
— Где мы?
Грант посмотрел на часы:
— Только что прошли Дарданеллы. Через пару часов будем в Афинах.
Рид, изогнувшись, посмотрел назад, в салон. В хвостовой части самолета, привязанный к металлической перегородке, стоял поврежденный щит и словно смотрел на него. Рядом с ним лежал брезентовый мешок, топорщившийся очертаниями предметов самого странного вида.
Грант заметил взгляд Рида:
— Представляете, как все это будет выглядеть в Британском музее?
Рид вздохнул:
— Вы же знаете, мы не можем его оставить. Американцы сразу заберут.
Грант заложил вираж на левое крыло:
— Вы правда думаете, что из него можно сделать бомбу?
— А вы хотите рискнуть?
Грант не ответил. Несколько минут они летели в молчании. Рид указал на небольшой островок огоньков в темноте под ними:
— Это, должно быть, Лемнос.
— Наверное, надо было там приземлиться. Спрятать щит в храме, который мы нашли, — пока никто ничего не узнал.
— Нет. Даже там кто-нибудь рано или поздно его найдет.
— Кто-нибудь найдет обязательно. Нельзя прятать вещи бесконечно.
— Он был спрятан на протяжении трех тысяч лет. Если он полежит еще три тысячи, я возражать не буду.
