Старик плюхнулся на стул, сорвал с себя шляпу, обнажив всю в испарине шоколадную лысину, и по- рыбьи глотнул воздух.
— Загоняли, шельмецы, замаяли!..
Он устало оглядел своих противников и нахлобучил шляпу.
— В нашем колхозе рыба не простая. Не дичь какая-нибудь. Наша рыба с пониманием, с дисциплиной. Обитание свое проводит по распорядку дня. Пришел час — отдыхает, пришел другой — гуляет. И кушает тоже по часам.
— Вот заливает!..— послышалось сзади.
— И физзарядку выполняет — все честь по чести. Вот какая, значит, у нас рыба. А раз такая у нас рыба заведена, то и обращение должно быть с нею деликатное. Вы вот разную сладость бросаете, а то вам невдомек, что перед вами не какой-нибудь глупый карп представлен для обозрения, а настоящий артист. От тебе утречком, на восходе солнца, такую кадриль выкинет, не гляди, что полпуда весом, а что твоя балерина какая. Особенно если на рожке сыграть.
Председатель колхоза смотрел на всю эту компанию и улыбался.
— Прибаутки рассказывает? — спросил я у него.
— Палтарасыч-то? А вот приезжай — увидишь...
И вот я живу под гостеприимной кровлей Палтарасычева шалаша. Он стоит километрах в трех от села в лесистой балке. Когда-то по дну балки бежал робкий ручеек. Его перегородили плоти-ной. Весной разлился пруд гектаров на пятьдесят. Завели в нем рыбу, а Полтарасыча назначили ее управителем.
В заливчике, на берегу которого ютился шалаш, Палтарасыч расчистил дно, посыпал его песком, а над этим местом построил помост. Каждый вечер, набрав в сумку корма, старик шел по мосткам и рассыпал пригоршнями подкормку.
...В шалаш на четвереньках влез Палтарасыч, порылся в сундучке, что стоял в углу возле входа, достал оттуда краюху хлеба, глиняное блюдо и деревянные ложки. Заметив, что я не сплю, он позвал меня завтракать.
Я взял полотенце и выполз вслед за стариком. Тропинка, сбегавшая к пруду, еще по-утреннему холодила босые ноги, но доски на помосте уже прогрелись, и ступать по ним было приятно. Я прошел в самый конец настила. Передо мной на полкилометра в ширину сияло безукоризненно чистое зеркало пруда. По нему, не оставляя следа, скользило отражение одинокого облака. Только в заливчике поверхность воды то и дело покрывалась кругами. Они расходились, постепенно затухая, а рядом возникали новые... Иногда круги появлялись у самых моих ног. Раза два я даже видел, как под мостком, не обращая на меня ни малейшего внимания, неторопливо проходили табунки сытых крутобоких карпят. Они проплывали плотной стайкой вслед за своим вожаком, как правило, более солидной рыбиной. Табунок замыкали фунтовички. Они вели себя игриво, поминутно отплывали в сторону, иногда гонялись друг за другом, поблескивая серебром чешуи.
Старик поставил дымящуюся миску на стол, сооруженный в тени густого куста лещины.
— За ложку извини,— сказал он.— Деревянная. Никогда не ел такой?
— Не приходилось. Удобная штука!
Старик ловко зачерпнул ложкой кулеш, старательно обтер ее донышко о хлеб, и, макая в супе усы, смачно отхлебнул.
— Дело не только в удобствии. Опять же из деревянной еда вкуснее. Попробуй кулешу поесть железной — уже не то! Нету в нем никакого аромату. Железом отдает. Или взять уху...
Но тут Палтарасыч осекся и сделал «стойку»:
— Кажись, опять ребята балуют...
Он отбросил ложку, сдернул с крыши шалаша шест и скрылся в кустах. Где-то затрещали ветки, и вслед раздался голос Палтарасыча:
— Ах вы, разбойники! Вот погодите, я вам задам!..
Палтарасыч вернулся запыхавшийся, возбужденный. Он сердито отшвырнул шест, присел на лавку. Его сивая реденькая бородка нервно вздрагивала.
— Опять с бреднем подкрадались. Ну, прямо сладу с ними никакого нету! — пожаловался он.— Одно безобразие получается. За яблоками в колхозный сад и то перестали лазить. Стало быть, понимают, что нельзя. А рыбу воровать, выходит, можно. Да что она, хуже самых последних яблок, что ли? Еще и корят: «Ты, мол, дед, жадный. Что тебе, жалко дать рыбу поудить? Ведь не сеешь, не пасешь, сама растет». А сколько я на нее сил своих уложил? А? Оно, конечно, удить рыбку дело безобидное, утешительное. Но посуди, сынок, сам: один низку унесет, другой... Сколько за лето рыбы загубят? Я так и сказал на правлении: если разбой не прекратится, буду из ружья стрелять. Пусть потом зад чешут.
Ну, ребята куда ни шло. А то ведь и взрослые, туда же. Какой командировочный из города объявится — сразу же на пруд метит. Всякие прочие гости опять-таки лезут. Один — не помню, кто такой,— так вот прямо со снастью прикатил. Удочка, значит, с колечками, а возле комля целое колесо с лесою. Автомат, что ли, какой? Хотел было этим самым автоматом на чужую собственность нацелиться. Да не дал я. Не дал — и все тут. «Нельзя,говорю,— мил человек. Не положено. Вот выпиши в конторе, сколько тебе надо,— три там или пять кило,— такой вес и вылавливай». Обиделся, правда. Потом председатель даже выговаривал мне за горячность.
После завтрака Палтарасыч повез меня на лодке осматривать пруд. Потом он ушел на усадьбу выписывать подкормку: отруби, жмых, зерновые отходы.
— Ты тут, сынок, присмотри, чтобы не озоровали,— попросил он.
Пришлось заделаться караульщиком. Раза два я садился в лодку и объезжал пруд. Но ничего подозрительного не заметил.
А под вечер возле куреня собралась целая ватага ребятишек.
— Что за люди? — спросил я.
— Мы к Палтарасычу.
Ребята разлеглись неподалеку на травке, негромко переговаривались, грызли молодые подсолнухи.
За кустами заскрипела подвода. Палтарасыч подъехал к куреню. Ребята обступили телегу.
— Давай, дедушка, поможем сгрузить.
— Сгружать-то нечего,— слезая с телеги, хмуро буркнул Палтарасыч.— Не дал кладовщик жмыху. «Мало,— говорит,— осталось. Надо скотине поберечь». А рыба, значит, ему — тьфу! Вот насыпал какой-то трухи... А вы что? Пришли рожок послушать? Не в духах я нынче. Не до песен. Да к тому ж вы баловники большие. Это ж ты, Митька, утром с сачком подкрался? — спросил Палтарасыч у вихрастого.
— Не я.
— Ну, еще врешь деду!
— Я теленка искал.
— Смотрите у меня! — погрозил пальцем Палтарасыч.— Уши оборву. Ну, живо, тащите мешок.
Ребятишки одним духом вскочили на телегу, скатили мешок и, облепив его со всех сторон, поволокли, как муравьи, к куреню.
Тем временем Палтарасыч достал из сундучка рожок. С виду это был обыкновенный серый коровий рог, отшлифованный от долгой службы до блеска. На внутренней стороне его изгиба были просверлены отверстия — лады. Дед подсел к столу, достал из кармана баночку от зубного порошка и высыпал на стол набор пищиков — коротких камышовых трубочек. Взяв одну из них, он поднес ее к губам и слегка подул. Трубочка издала густой, несколько сухой звук. Палтарасыч положил ее в коробку и попробовал другую. Эта пропела более высоким и чистым голосом. Он вставил ее в конец рожка, сложил остальные трубочки в коробку. Потом отсыпал в конскую торбу корму, перекинул лямку сумки через плечо.
— Ну, теперь пошли скликать наше стадо.
Пройдя в самый конец мостков, Палтарасыч опустился на доски, свесил к воде босые ноги. Мы разместились тоже на мостках, но на некотором расстоянии от него. Я с любопытством следил за приготовлениями к этому небывалому представлению.
Палтарасыч сыпнул несколько пригоршней подкормки в воду, неторопливо расправил усы, чтобы
