взошел на небольшой холм, и представившееся глазам его зрелище обрадовало старика. Никто не нарушал образцового порядка, на вопросы все весело откликались.
Тогда Пяст, разделив всех своих воинов — межиречан, куявян-познанцев, бахарцев и прочих — на три отдельных отряда, по трем различным дорогам двинул их на границу. При этом все обязаны были знать и помнить, какими путями идут их товарищи, чтоб не мешать друг другу, не заводить из-за пастбищ споров, вообще не опустошать своей собственной земли. Также обязаны были обращать и на то внимание, чтобы враги раньше времени не проведали о движении войск и таким образом были лишены возможности устроить внезапное нападение или же засаду. Сам же Пяст, сопровождаемый сыном, которого, несмотря на его молодые годы, начал уже приучать к войне, занял место в середине войска, чтобы оттуда следить за всем.
Кметы первый раз в жизни встретились с обстоятельством, особенно их поразившим: князь, назначая вождями людей, никогда о том не решавшихся и подумать, в то же время заметно чуждался тех, кто сам себя прочил в вожди. Кроме того, всех занимало, куда девался Добек? Князь-то об этом знал, но прочие толковали различно, тем более, что и его дружину временно поручили другому.
Однажды вечером, когда воины расположились на отдых, а Пяст, его сын и старшины грелись у пылавших костров, перед Пястом неожиданно появился Добек, бледный, едва державшийся на ногах.
— Добек! — воскликнул Пяст, как будто не зная происшедшего с Добеком и откуда он явился сюда. — Где был, что делал? Мы уж оплакивали тебя, думая, что с тобою случилось несчастье.
— Никогда не угадать тебе, милостивый князь, что со мной приключилось! — ответил Добек. — Да всему и поверить-то трудно. А все же нет худа без добра, и, как видишь, я цел остался; я прямо являюсь к тебе из лагеря Лешков, еще немцами несет от меня.
Все вскрикнули от удивления, а Добек начал свой рассказ:
— Взял я у тебя, милостивый князь, ради починки мечей какого-то немца, который чуть было совсем не сгубил меня. Хитрый змей, вздумалось ему меня подговаривать на измену и на то, чтобы я перешел на сторону Лешков. Я возьми, да и притворись, что во всем, значит, с ним согласен, да и отправься в лагерь-то к Лешкам. Ведь недурно разведать, какие у них силы, да как там живут. Они допустили меня к себе, уговаривали, льстили мне — обещаниям не было и конца. Я подчас хоть и кусал язык себе со злости, но все же надо было с ними и соглашаться и уверять, что я их вернейший друг. Тем временем я пригляделся к вооружению немцев и к их порядкам. Вот этим хотели меня подкупить, — тут Добек бросил на землю кольцо, меч и кубок. — Наглядевшись на все, я уехал от них и вот прямо к тебе прискакал.
— А немец, что был с тобою? Он где? — спрашивали старшины.
— Не удержался, не мог я дольше смотреть на него, — объяснил Добек, — сейчас же, на первом ночлеге живым испек его для волков, чтоб стал вкуснее, иначе, пожалуй, и не дотронулись бы…
Теперь посыпались отовсюду вопросы: как поморцы живут? Какое у них оружие? Сколько их? Что они говорят? Какими путями думают повторить нападение? Добек на все вопросы принужден был давать обстоятельные ответы.
Когда Пяст узнал, что Лешки выслали уже передовые отряды на Ледницу, волей-неволей пришлось скорее сниматься с места, чтобы раньше врагов прибыть на границу. Из всего, что рассказывал Добек, видно было, что врагов по числу значительно меньше дружины Пяста, а страшно одно их вооружение. Старшинам не терпелось скорее повидать неприятеля, чтобы раз навсегда с ним покончить.
Выступление Пяст назначил на следующий день, чуть свет, с самого раннего утра.
XXIX
Пяст вел свою дружину с такой осторожностью, словно боялся вспугнуть диких зверей окрестных лесов. О других воеводах он сведений не имел. Не имели и они сообщений друг с другом. Тем не менее все сошлись почти одновременно на равнине у Ледницы. Это охотно сочли за хороший признак, и общий восторженный крик наверное бы вылетел из тысячи грудей, если бы не строгое приказание князя хранить глубокую тишину.
Пяст, остановившись на возвышенном месте, любовался своими дружинами, которые в образцовом порядке стекались к нему с разных сторон.
Решено было здесь ожидать неприятеля до следующего утра, а если не явится, то общею массой двинуться к Поморской границе. Настало и утро — веселое, ясное, так бодро смотревшее после холодной осенней ночи… Вдруг у самой опушки ближайшего леса показались всадники, вооруженные с головы до ног.
То были Лешки и их дружина.
Они, видимо, не надеялись встретить полян готовыми к обороне, так как передовой их отряд остановился на месте как вкопанный и казался испуганным неожиданностью.
В воздухе тишина стояла торжественная. Никто не произнес ни одного слова.
Поляне, нисколько не испугавшись врагов, не тронулись с места. Поморцы тоже не двигались, хоть, может быть, и охотно вернулись бы в лес.
Судьба так распорядилась, что на этой равнине, расположенной над Ледницей, должна была совершиться решительная, последняя борьба Лешков с кметами. Молодые князья, полагаясь на оружие немцев, на их умение, а, может быть, и на помощь, обещанную им Добеком, велели своим подвигаться вперед… Число их росло; из лесу прибывали все новые воины… Пяст, окруженный своими вождями, стоял и зорко следил за немцами. Он еще ни одного приказания не отдал.
Лешки виднелись несколько в стороне… Молчание полян вернуло Лешкам их бодрость духа; они огласили воздух воинственным криком, надеясь хоть этим испугать врага.
Поляне, как и раньше, безмолвствовали.
Пяст и шесть окружавших его стариков-воевод наблюдали за движением неприятеля, силы которого продолжали все возрастать.
Первым близ Пяста замечался Стибор, начальник отряда, селившегося по берегам реки Варты, — муж, богато одаренный способностями, молчаливый, упорно преследующий раз избранную цель. Он сидел верхом, наклонившись несколько телом вперед, а так как он не любил покрывать чем-либо голову, то ветер играл густыми, серебристыми его волосами. Открытая мохнатая его грудь вся усеяна была зажившими ранами. Стибор держал в руках длинное копье с железным наконечником, а на шее и на плечах он имел металлические круги, которые получил еще по наследству от дедов.
Рядом со Стибором стоял чуть моложе него товарищ, по прозванию Нагой. На голове у него был колпак из волчьей пасти, и, несмотря на возраст, кровь старика бушевала при виде врага; он с нетерпением ждал момента атаки. Он беспокойно водил глазами, как бы считая своих и врагов; губы его нервно вздрагивали, по временам бросая проклятия. Если бы только зависело от него, он уж давно затеял бы драку, не давая противнику собраться с силами! Копье дрожало в его руке, казалось, вот-вот, и он пустит его в поморцев.
Сейчас за Нагим стоял Лютый, глава межиречан, худощавый, бледный, высокого роста, почти без волос в бороде и на голове, с небольшими глазами и низким лбом. Это был страстный охотник и воин; не раз случалось, что он один с незначительной горстью людей врывался в земли поморцев, сея вокруг себя смерть и ужас. Копье не пользовалось у него особой любовью: вооружение его состояло из тяжелого молота и секиры. В те времена воеводы не только обязаны были отдавать приказания войскам, но и лично вести их в битву.
Четвертым был воевода Болько, известный под кличкою Черный ради цвета волос с отливом вороного крыла. Он говорил неохотно и редко только тогда, когда к тому принуждала его необходимость. Праздности он не терпел, и никто никогда не видел его без дела.
Далее следовал Мышко, прозванный Куликом, подобно всем Мышкам — высокого роста, широкоплечий, ни разу не испытавший в течение жизни, что значит болезнь; великий охотник идти на врага, болтун немалой руки. При всем том человек с замечательной твердой волей: отлично всем было известно, что если Кулик что высказал, ни за что от того не отступится, хотя бы пришлось поплатиться жизнью.
Ладить с ним далеко не каждому удавалось, но кому он хоть раз обещал свою помощь, тот всегда мог
