который получил в подарок от Лешков.
— Несите его скорее к священному ключу, — сказал старик, — вода его вылечит, так как виновник раны не существует уж более…
Добека взяли под руки и направились с ним к ключу. Дива шла впереди.
Иногда она оглядывалась, и глаза ее встречали пристальный взор Домана. Тогда Дива краснела.
Вскоре шедшие очутились близ храма и хижины Визуна. Здесь, на том самом месте, где лежал некогда раненый Доман, уложили и Добека, а Дива пошла зачерпнуть священной воды.
Доман немедленно побежал за нею: она была уже у ключа, когда заметила приближавшегося Домана… Девушка вспыхнула и опустила глаза.
— Я пришел подсобить тебе и снести за тобою воду, — начал кмет, взяв кружку из рук красавицы.
Та молчала и только испуганно смотрела по сторонам.
— Что скажут люди, — решилась она, наконец, произнести, — когда увидят нас вместе!..
— Скажут, что я принес тебе поклон от брата, сестер, от стен, порога, огня…
Дива вздохнула.
— Скучно им без тебя, тоскуют они…
Дива, словно опасаясь чего, вырвала у Домана кружку и быстро исчезла.
В хижине у больного толпилось множество любопытных. Нана перевязывала рану, Визун приготовлял траву, Дива вошла со священной водой, намочила ею чистую тряпку и приложила к больному месту.
— Ты скоро выздоровеешь, — шепнула она Добеку, приветливо улыбаясь. — А теперь отдыхай…
Визун велел посторонним уйти из избы. На этот раз Дива устроила так, что Доман не видел, как она скрылась.
Ему, впрочем, было не до того: его окружила большая толпа, прося рассказать о победе, как кто сражался, сколько погибло людей.
Доман уселся на камне перед хижиною и начал подробный рассказ о недавнем событии.
Долго он говорил, а чуть останавливался, сейчас же слышались крики:
— Еще, еще, рассказывай еще!..
Лишь поздней ночью согласились нетерпеливые слушатели оставить Домана в покое, и только тогда ему удалось зайти в храм поклониться священному месту. Он смутно надеялся взглянуть лишний раз на Диву. Но в храме ее уж не было. Старуха Нана одна внимательно следила за каждым движением кмета и не отступала от него ни на шаг.
Доман вышел из храма и лугом направился к берегу с целью лечь в лодке, чтоб отдохнуть. Он медленно шел, задумавшись, как вдруг услыхал за собою чьи-то шаги. Он оглянулся.
Его догоняла Яруха, издали улыбаясь ему.
— Тянет тебя сюда… тянет, — сказала она. — Ой, знаю я, знаю все!.. А что тогда обещала, помнишь? Исполню!.. Потому ворожить, заколдовать — все это дело мое!..
— А что же ты сделала для меня? — ответил Доман, глядя вопросительно на старуху. — Дива по- прежнему сторонится!..
— Ишь ты какой! — вскричала колдунья. — Ты разве не знаешь, что женщина, коль бежит от тебя, тем самым выражает желание, чтобы ты ее догонял?
Она подошла к Доману, внимательно огляделась по сторонам и шепнула ему:
— Теперь если силой возьмешь, не будет уж защищаться… не ранит тебя…
— А как же ее из храма-то взять?
— Бывало и так… бывало! — сказала Яруха. — Спроси у Визуна! Князья не раз увозили из храма девиц, кметы тоже, а потом за них приносили выкуп…
Сказав это, Яруха скрылась в кустах.
Доман настолько увлекся, обдумывая слова Ярухи, что всю ночь напролет и глаз не сомкнул, а как утро настало, тотчас же отправился в храм.
Здесь увидел он Диву, которая с опущенной головою стояла у раскрашенного столба и тихим голосом пела грустную песню. Постепенно звуки делались тише и тише. Дива умолкла. Доман, которого она еще не заметила, приближался к ней осторожно…
Девушка подняла голову: лицо ее выражало печаль, хотя- я с оттенком какой-то уверенности; она лишь слегка покраснела.
Доман весело приветствовал Диву.
— Я бы сказку тебе рассказал, — начал он, — если бы ты захотела меня послушать.
— Какую? — спросила Дива.
— О тебе и о самом себе, — ответил Доман. — Что бы сказала ты, если б я внес за тебя выкуп в храм, а тебя взял отсюда в свою светлицу? У меня не было бы ножа… чем бы ты защищалась!
Дива вспыхнула, отрицательно покачав головой.
— Нет, этому не бывать, — проговорила она, — ты не сделаешь этого…
— Ну, а если бы сделал?…
Говоря таким образом, Доман в раздумье опустил глаза вниз, когда же он поднял их, Дивы не было у ограды. Она вошла в храм, села на камне, прижала обе руки к сердцу и со страхом поминутно оглядывалась…
Доман долго следил за нею, наконец, воскликнул с решимостью:
— Случалось же прежде, да и не один еще раз… Почему бы и теперь не повториться тому же… По доброй воле со мною не пойдет, но сопротивляться не будет… Без нее я жить не могу!.. Она должна быть моею!.. Собственной кровью заслужил я ее!..
Он уж хотел было тронуться с места, как Визун неожиданно удержал его за руку:
— Что с тобою, Доман?
— Еще вчерашняя битва из головы не выходит… да… и много других дел, о которых я думал ночью во время бессонницы… Кстати, скажи-ка, старик, правда ли, что князья увозили женщин из храма?…
Визун посмотрел на него.
— И не только князья, но и кметы? — прибавил Доман. Старик долго угрюмо молчал.
— Скверные люди, скверно и делали… что же тут особенно удивительного?… Да тебе-то на что знать об этом?
Оба взглянули друг другу в глаза.
— Казалось бы, время тебе и домой воротиться, — промолвил сердито старик. — Нечего здесь без дела сидеть…
Визун повернулся спиной к кмету и тихо побрел в свою хижину.
Доман со злостью поглядел ему вслед и направился к берегу.
Там уж Самбор давно дожидался в лодке. Доман уселся с ним рядом, и оба, взявшись за весла, отчалили от берега. Доман мысленно повторял про себя:
— Видно так суждено… Она будет моей!
XXX
Уже издали можно было заметить людей, собиравших трупы и складывавших их в одну общую кучу, которую потом засыпали землею. Люди работали над могилами — казалось, где бы тут взяться веселью? Между тем отовсюду неслись песни и оживленные крики.
— Вот чем кончилось ваше желание нас уничтожить, разбойничье племя! Куда девались ваша уверенность, мужество ваше, да пленные? Горсть земли на глаза, удар в грудь копьем — вот вам и вся награда… Долго будут вас ждать ваши жены, стоя у порогов своих… Вернетесь к ним вурдалаками разве, чтоб по ночам высасывать кровь из детей…
Итак, беспрестанно меняясь, дружина Пяста рыла могилы день, рыла другой и третий — до тех пор, пока мать-сырая земля не покрыла всех. Тела павших в битве полян предали торжественному сожжению.
