— Ну что? Показывать? — ухмыльнулась она. — Ну гляди, сам просил.
Иоан напрягся и вытянул шею… По тому, как долго он держал дыхание, крестный отец догадался: что-то стряслось. На землю упал арбуз, треснув, разлетелся красной мякотью. Пиптик перевел на Потапа остекленевшие глаза и, тыча пальцем внутрь палаты, выдавил:
— Это что такое?
— Ты меня спрашиваешь?
— Кто… это? — обратился Ваня к сестре.
— Кто! Кто! Дед Пихто! — отозвалась Пятилетка Павловна. — Уж не знаю, кем он доводится тебе, а только это девушка твоя снесла. Вчерась.
— Вчерась, — повторил Пиптик.
Охваченный любопытством Мамай взобрался на ведро. Заглянув в окно, он нервно засмеялся. В руках сестры покоился туго укутанный младенец, внешность которого с первого взгляда производила эффект. В целом малыш мало чем отличался от своих козякинских сверстников, за исключением одного — кожа его имела сочно-шоколадный цвет. Раскрыв розовый беззубый ротик, мальчуган скорчил капризную гримасу, чем поверг обоих отцов в окончательное расстройство. Мамай, впрочем, перенес его гораздо легче.
— Ну вот, поздравляю, — сказал он.
— По-вашему, он на меня похож? — задумчиво спросил Пиптик.
— Дети не всегда похожи на папу, — уклонился Потап от прямого ответа. — Иногда они бывают похожи и на другого родителя. Нос у него точно мамин.
— Вы находите?
— Знаешь, в таком нежном возрасте еще трудно определить, в кого они пошли. Подождать надо.
Глаза Иоана покраснели, из них брызнули слезы.
— Что ж ты плачешь? Радоваться надо — сын у тебя.
— Здравствуй… сынок, — пролепетал отец, медленно оседая.
— Да убери ты этого вурдалака! — крикнул Мамай сестре. — Не видишь — обморок у человека.
Он подхватил обмякшего папашу и отволок его на лавку, проклиная в душе эфиопа. 'Ну, папуас, — с негодованием бурчал бригадир, — похотливый дятел… натворил дел, а мне теперь — возись. И как я за ним недоглядел!.. Кобель!.. Интересно, а чего это Клавка добивалась его адреса… Интересно, интересно…'
Свидетелем развернувшейся драмы оказался и совсем посторонний человек в фуфайке. Он стоял неподалеку на пригорке и, хитро щурясь, курил. Потап подошел за огоньком.
— Видал картину? — кивнул Потап на окно, из которого все еще выглядывал чумазый младенец.
— Да-а, бывает, — поддержал мужичок беседу. — Загадка природы.
— Неразгаданная, я бы сказал, загадка.
— Да-а, дела. А кореша твоего удар хватил?
— Хватил, — равнодушно признал экс-председатель. — От такого зрелища и истукана удар хватил бы. Если бы старик Фридрих это увидел, то, несомненно, свалился б со своей тумбы.
— Какой Фридрих?
— Энгельс, какой же еще.
— Насчет Фридриха не знаю, а вот Фидель был бы доволен.
— Какой Фидель?
— Кастро, какой же еще.
Потап странно посмотрел на собеседника и, помедлив, спросил:
— А при чем тут Кастро?
— А при чем тут Энгельс?
— Энгельс тут стоял. Памятник такой.
— Не знаю, когда он тут стоял. Я девять лет сантехником в этих местах, и никакого Энгельса не видал. А Кастро с восемьдесят девятого стоял. Вождь кубинской революции, слыхал?
— Слыхал.
— Ну вот. А до него, может, немец и стоял, хрен их знает, — пожал плечами сантехник. — А когда трубы тут меняли — Кастро этого свалили. Потом его кто-то спер. Ну народ, а! А теперь еще в общаге вода не текет, стояк пробивать стало. И чего эти бабы туда кидают? Ну, пойду я. Лясы точить хорошо, а работа стоит.
Он взвалил на плечо моток проволоки, поднял с земли ящик с ключами и не спеша потопал к месту аварии.
— Будь здоров, — проговорил Мамай, озадаченный сообщением сантехника. — Выходит, это был не Энгельс… То-то я смотрю — мундир у него какой-то военный и ботинки. Черт, а так похожи. Фидель Кастро — это ж надо! Как его сюда занесло? Хе, вождь кубинской революции. Уму непостижимо: кубинец, вождь… — Вдруг Потап осекся и дико уставился на постамент. Придушенным голосом, понимая страшный смысл каждого слова, он повторил: — Вождь… кубинской… революции Вождь… революции… революции вождь ч-черт. Я… я сейчас опупею. Я сейчас опупею — Он сделал шаг, второй, с шага перешел на ходьбу, на спортивную ходьбу… Потом Потап побежал. Он бежал и бежал все быстрее, на ходу хватая себя за волосы и злобно рыча: — Черт!.. Вождь революции! Вот он кто! Черт! А я его… за пятьсот марок… продал!.. А-ай! Черт! Вождь! A-я-я-ай!.. Ы-ы-ы!..
Мамай несся резвым галопом, ибо вновь открывшиеся обстоятельства требовали от него немедленных действий. Но бежать было, собственно, некуда, ибо эти обстоятельства открылись слишком поздно, и поэтому он бегал по кругу, будто конь в манеже. Все ругательства, уместные в данном случае, выскочили у него из головы, а придумывать новые не было времени, и Мамай волновался молча, лишь иногда оглашая округу истошными воплями.
Первые двадцать минут кладоискатель находился в центре всеобщего внимания. Но вскоре силы стали покидать его, голос ослабел, темп бега заметно снизился. Сопровождаемый любопытными взглядами зрителей, Потап свернул в сторону, не закончив последний круг, пересек пустырь по диагонали и скрылся из виду…
Когда Буфетов открыл на звонок дверь и увидел на пороге Потапа, он ничуть не удивился и, впустив гостя, пошел освобождать для него комнату.
— Не стоит, — остановил его Потап, — я ненадолго. Завтра уеду отсюда.
Он устало опустился на стул и закрыл глаза. На лице у него лежал траур. Феофил Фатеевич, вздыхая, долго топтался возле гостя, не смея его побеспокоить, и наконец, порывшись в столе, робко сообщил:
— Вам известие.
— Нет, — отмахнулся экс-председатель, — никаких известий. На свете для меня больше нет хороших известий. Остались одни плохие… Ну, ладно, что там? У меня кто-нибудь умер? Кто-то подал на меня в суд? Кстати, почему это вести для меня приходят на ваш адрес?
— Это от Гены.
— От Гены? Что ж, от Гены давайте. Может быть, африканские новости отвлекут меня от козякинских.
Но письмо было трехмесячной давности, и, судя по штемпелю, отправляли его вовсе не из жаркого континента, а из г. Одессы.
Экс-председатель уединился в детской, сел в кресло и лениво разорвал конверт. 'Деньги будет клянчить', — догадался он. На двойном листе калиграфическим почерком было написано:
Дорогой Потап!
Шлет тебе горячий привет Taмacгeн Малаку (именно под таким именем ты меня знаешь).
