Желающих безнаказанно похулиганить оказалось достаточно. В считанные минуты памятник был связан. Между делом Потап посматривал в небо и благодарил Господа за щедрость. В суматохе он даже не сразу обратил внимание на крановщика, подающего ему странные знаки. Наконец Петрович сам подбежал к председателю, и зачем-то подмигивая, сообщил:
— Командир, лебедка поломалась.
— Ну и черт с ней, — отмахнулся Потап, следя за тем, чтобы тросы крепились с особой тщательностью.
— Значит, так будем валить?
— Валяйте… Кого валить?!
— Ну, этого… Ленина. Лебедка-то поломатая.
— Какая еще лебедка? — похолодел кладоискатель.
— Грузовая. Утром работала, днем работала, после обеда работала, а теперь поломатая.
— Ты с ума сошел, Петрович? Какая может быть лебедка? Не время сейчас… Петрович, родной, почини! Почини свою лебедку! Я тебе сто… нет, тысячу лебедок куплю! Только потом, потом, понимаешь? А ты сделай сейчас.
— Сейчас никак нельзя, — развел руками крановщик, — ремонт требуется. Завтра к вечеру управлюсь.
— Какой завтра! — вскричал председатель, осозновая весь ужас ситуации. — А публика? Попросить собраться завтра или пусть здесь ждет?. Эх, Петрович, Петрович…
Это была катастрофа. Впрочем, обернувшись, Потап увидел, что катастрофа еще не произошла, но вот-вот может случиться. Группа наиболее нетерпеливых зрителей, схватившись за трос, пыталась свалить истукана вручную. Тянуть договорились на счет 'три'. Толпа у подножия расступилась.
— Ра-аз! — замычал верзила и поднял руку вверх, словно командир батареи перед залпом. — Два-а-а!
Нe дожидаясь, пока самозванец гаркнет 'три', и не найдя лучшего способа предотвратить катастрофу, председатель сделал глубокий вдох и полным голосом завопил:
— Мили-и-иция-а-а!
Инициативная группа бросилась врассыпную.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, чекист живо вскарабкался на постамент и уже без всяких призывов и речей принялся срывать с вождя стальные путы. 'Ну, народ, — бормотал он, со злостью отцепляя крюки, — на минуту нельзя оставить!.. Им бы все ломать да крушить, ломать да крушить…' В тревожном молчании народ следил за действиями оратора и пытался разгадать его новый замысел.
Зачинщик бунта между тем вел себя довольно странно. Сняв с Ильича последнюю петлю, он велел подручным сматывать удочки и, не давая никаких объяснений, заперся в кабине грузовика.
Собравшиеся пришли в себя лишь тогда, когда машины одна за другой двинулись прочь и стало ясно, что на сегодня это их последний маневр. Беглецов провожали презрительным свистом и улюлюканьем. После исчезновения провокаторов толпа, paзделившись на группы, обсуждала случившееся еще минут десять. Но начинать новый митинг охотников больше не нашлось, и, влепив напоследок Ильичу несколько снежков, раздосадованная публика стала расходиться.
В десятом часу вечера, когда следы у памятника давно замело снегом, на площадь, толкая перед собой пустую тачку, вышел человек. Следуя таким путем, человек делал небольшой крюк, но идти по проезжей части было опасно, потому что в любую минуту на нее мог выехать автомобиль. Держаться тротуара было еще опаснее, потому что из любой подворотни могли выскочить хулиганы. Решив не подвергать, себя лишний раз риску, путник выбрал пустынную равнину.
Путником был не кто иной, как Афанасий Ольгович Цап, движимый в столь поздний час заботой о прожорливых питомцах. Вольный фермер совершал свой обычный ежедневный рейд по маршруту дом — столовая СПТУ № 18 — дом, в чем, собственно, не было ничего предосудительного, и потому он крайне удивился, когда дорогу ему преградили три дюжих милиционера.
— Он? — просто спросил, по-видимому, старший из них и ослепил подозреваемого фонарем.
— Кажется, он, — ответил другой, — но не похож.
— Притворяется.
— Тот повыше был. И помоложе.
— Значит, хорошо притворяется. И телегу с собой взял.
— А тот был без телеги! — вновь начал сомневаться старшина, сравнивая подозреваемого с зачинщиком митингa. — Еще курыть мне давал.
— Хите-ер, — заключил главный. — Ишь, дурачком прикидывается.
Ни живой ни мертвый, Афанасий Ольгович преданно смотрел в наведенный на него фонарик и терпеливо ждал, когда же наконец блюстители порядка определят истину и его отпустят. Но блюстители порядка Афанасия Ольговича почему-то не отпустили, а, напротив взяли с собой.
С грустью думая о том, что в столовую он сегодня никак не успеет, вольный фермер понуро покатил тачку в направлении райотдела. Взяв задержанного в полукольцо, стражники сосредоточенно молчали, готовые в любой момент пресечь попытку к бегству…
В ту же ночь Потап вернулся домой мертвецки пьяным и, не раздеваясь, заснул на полу в детской. Больше Господа он ни о чем не просил.
Отсидев пятнадцать суток за хулиганство, Афанасий Ольгович был выпущен на свободу. Общение с уголовными элементами повлекло за собой разительные перемены: теперь Афанасий Ольгович смотрел на мир прищуренным глазом, цинично сплевывал сквозь зубы и в минуты особого волнения изъяснялся на тюремном жаргоне.
Вернувшись домой, он нашел свое хозяйство в запустении. Дверь сарая была открыта настежь и болталacь на одной петле. В сарае гулял ветер. От Катьки не осталось и следа. Зато поросенок обнаружился в целости и сохранности. Он бродил по саду в поисках пропитания и обгладывал кору с деревьев. За время отсутствия хозяина Кукс окончательно покрылся pыжей шерстью и стал похож черт знает на что. Фермер его узнал с большим трудом.
— Я там зону топтал, — медленно процедил он, наступая, — а ты тут харю наедал, каз- зел.
Питомец удивленно уставился на свиновода.
— Чего шары выкатил, урюк? — распалялся Афанасий Ольгович, видя в Куксе корень зла.
Пораскинув своими поросячьими мозгами, Кукс решил не связываться и, повернувшись к хозяину задом, потрусил прочь…
По календарю давно наступил март, но лютый мороз все еще держал природу мертвой хваткой. Мартовские коты были очень недовольны.
Афанасий Ольгович безвылазно сидел дома, тоскливо разглядывая из окна метровые сосульки. После случившейся размолвки, толстомордик был предоставлен самому себе. Изредка он подкрадывался к дому и тыкал в стекло свою отвратительную ряху, доводя фермера до полуобморочного
