был шанс нас обольстить.
Может, в таком случае мы неуязвимы для тайного, стыдного и неотразимого оружия Помба Жиры? Может, мы фыркнем ей в нос в ответ на все ее прельщения и потребуем сотрудничать по-хорошему с нами, с группой грубых асексуалов? Эти мысли меня успокаивают. Но что, если мысли мои — не что иное, как пустые самоуговоры? Не может же древний, опытный дух тупо предлагаться всем мимохожим-мимоезжим в надежде на вознаграждение, точно девица с обочины? Наверняка у нее припасена целая колода тузов в рукаве. И мы плывем точнехонько в расставленные сети, как последняя плотва.
— Ада, не мучай себя! — сопит мне в ухо Морк. — Это не то место, где можно заранее планировать события. Ты себя изведешь, а на деле окажется, что мы по уши не в дерьме, а…
— …в клубничном варенье! — обрываю его я. Морк смотрит на меня с недоумением. Я и сама в недоумении Далось мне это клубничное варенье! Откуда оно вообще взялось в моей голове? И почему всё никак не выветрится?
— Хоть бы и там, — не обидевшись на глупую шутку, продолжает Морк. — Сколько мы уже ошибались? Что ни сделаем — все наизнанку выворачивается. Планы, планы, внутри планов — другие планы, а внутри них — опять планы, и так без конца…
— Дети! — вопит Мулиартех. — На горизонте море!
Будь моя бабка человеком, я бы ей сказала: какое море, с ума ты сошла, старая, мираж тебе видится. Окстись и продолжай поступательное движение. Но Мулиртех — не человек. Она даже не фомор, если зрить в корень. Она — морской змей, который чует море в глубинах подземных пещер и соленых долин, не прибегая к зрению.
Нам кажется, что мы переходим на бег, хотя на самом деле всего лишь меняем вяло-черепаший темп на ускоренно-черепаший. Бровки соли впиваются в наши ступни сквозь подошвы, мы волочем себя через это представляющееся бесконечным пространство, чтобы через час оказаться на берегу… Мертвого моря.
Разумеется, это оно, я же вижу! И пускай вода в нем не сияет аквамарином, потому что заходящее солнце преображает воду в кипящее на плите — да, да! — клубничное варенье, с розовой пенкой и ягодными бурунами, пускай не плавают по его поверхности пузом кверху туристы, но это оно, мировая солонка, окропленная иссякающе малым количеством влаги. Соль вытягивает жизнь из всего, что попадет в эту… воду, оставляя только оболочку, готовую рассыпаться в пыль, и хрупкие косточки. Вода-мумификатор. И ничего-то в ней не выживает, да и мы бы не выжили, кабы не наши фоморские таланты. Мулиартех деловито наполняет мешки чистой, пресной водой, пропуская мумифицирующую отраву сквозь пальцы. Потом деловито отряхивает белые кристаллы с ладоней.
— Ну вот, водой запаслись, можно искупаться и тут же переночевать.
Она права. Если двигаться дальше, ночь застанет нас в пустыне и люди окоченеют на тяжелом холодном песке, мгновенно утратившем дневной жар. А здесь вода и грязь еще долго будут теплы и нагреют нам дивную походную постель.
— Здоровье рожи всего дороже!!! — визжит Фрель и ласточкой рушится с обрыва в воду.
— Ненормальный! — орет Марк и вскакивает на ноги. — Там же камни под водой! Шею свернешь! А ну выныривай, псих поганый, выныривай!
— Там глубоко, он проверял, не бойся, — утешает Марка Гвиллион. — Этот парень вовсе не так глуп, как тебе кажется.
— Шли бы вы в воду, дедушка, — язвит Фрель, появляясь из-за камня у самых ног Марка. — Погрели бы старые кости, провели отшелушивание… А то вы уже чешуей покрылись от древности!
— Тьфу на тебя! — совершенно по-стариковски ворчит Марк. — Напугал до усрачки. Будешь так себя вести — буду тебя пороть по субботам. Авось поумнеешь.
Так. Похоже, нервный творец-провидец решил усыновить непутевого клоуна-трансвестита. То-то веселая семейка получится!
Марк осторожно идет по обросшим кристаллами валунам в воду, все глубже, медленно, с щемящей сердце осторожностью человека, каждую минуту ждущего предательства от собственного тела. Голова его скрывается под водой, неугомонный Фрель плещется где-то рядом, будто бронзовый дельфин… Я отворачиваюсь от воды и принимаюсь расшнуровывать ботинки. Сейчас я сниму эту кошмарную людскую обувь и тоже пойду купаться. Ну и что, что такая вода не принимает людей, выталкивает наверх… Фоморы способны жить и в Мертвом море. Жить и нырять. Вот только в Мертвом море они почему-то не синие, а зеленые, наши несчастные собратья…
Дикий, истошный вопль заставляет меня буквально выпрыгнуть из ботинок и свечой вонзиться в воду, на лету превращая ноги в хвост. Мы с Морком одновременно оказываемся там, где стоит по грудь в воде Фрель, придерживая руками тело, лежащее на волнах, точно на диване. Тело Марка. Его молодое истинное тело, почти исчезнувшее из нашей памяти. Вода подбрасывает его, точно мячик, и тело беспомощно бултыхается. А Фрель держит голову Марка над водой и орет без слов, точно мартовский кот.
— Живой он, живой, — сообщает Морк, дотронувшись до шеи провидца. — Просто без сознания. Сейчас в норму придет.
— А что… почему… как это… он… — икает от ужаса Фрель и тут же сам себя прерывает голосом Легбы. — Ну что, вот и пришли. С первым заложником нас. Барон, какие же мы с тобой дураки…
— Ага, — мрачно отзывается Каррефур. — Два старых идиота. Могли бы и понять, что это ловушка.
— Какая ловушка? О чем ты? — быстро спрашиваю я. Слова «заложник» и «ловушка» сами по себе уже многое дают, но я хочу знать, что происходит! Хочу знать ВСЁ, что происходит!
— Помба Жира забрала душу старика… тьфу, Марка, — скрипит Легба. — Всю целиком, вместе с демоном, одолевшим вашего друга. Поэтому тело и вернулось в прежнее состояние. Эта вода — ее вода. Мы на земле Синьоры Уия. Она открыла счет. В свою пользу.
Глава 5. Кладбище обманов
Йернвид, Йернвид, Железный лес. Как хорошо, что для достижения цели нам не надо бродить на своих двоих по топям-лесам-полям, ночуя где попало и питаясь простым, здоровым подножным кормом. Как хорошо, что все идет не по законам жанра. И в то же время что с нами станется за поворотом — неясно. И даже неясно, какие мы герои — положительные или отрицательные, черт нас дери.
Мы вроде как спасаем мир, разве нет? С другой стороны, может, его и спасать не стоит? Может, он весь заплесневел и слежался, точно стопка старых журналов, упиханных в угол антресоли? Ты вот подошла хоть к одному из своих творений, заглянула ему в глаза, спросила, каково ему здесь живется? Ты захотела узнать, почему созданный тобой мир предал тебя? Почему он принял в свое лоно и вырастил в своем чреве Бога Разочарования, Бога Безмолвия, Бога Отмщения, как некоторые звери растят в себе собственную смерть? Звери не понимают, что детки дозреют до каннибализма, с аппетитом сожрут мамочку и разбегутся, но природа-то знает, как она все устроила. Я и есть природа. Я должна быть умнее, я должна предвидеть последствия. А я не могу. Я — плохой демиург.
Сизые метелки полыни бросают на наши лица кружевную тень. Мы с Нуддом сидим на поле, за которым начинается Утгард, Ётунхейм, страна великанов, пришедших первыми, до богов, до замыслов, до системы. Порождения хаоса и тьмы, непредсказуемые и непонятые, ждут нас там, где обрывается полоска травы и земля падает вниз, в песчаный карьер, огромный, точно провал в памяти. Я не хочу туда идти. И потому сижу, положив голову на плечо Нудду и демонстрируя вселенной самую кислую из своих гримас.
— О чем ты думаешь? — спрашиваю я сына воздуха, чтобы хоть что-то спросить.
— Думаю, зачем Мореход послал с тобой МЕНЯ, — грустно отвечает он.
— Что, разве у него были варианты?
— Один, получше меня, уж точно был. Гвиллион.
— Почему Гвиллион?
— Потому что он — дух упрямства и ярости, самый лучший помощник в битве. А я тебе не помощник. За все время, пока мы здесь, ни разу тебя не уберег, не предупредил, не защитил ни разу. Наоборот, ты
