перейти дорожку хуторские богатеи Тарасовы, Лёнка поднялась на дыбы. – Я их за чичер возьму! Все ихние слова потопчу ногами. Моему, моему мужику курорты определили! А не этому черту ожерелистому. Я в своих правах. Я Теряшковой могу отписать!
Лелька поняла, что теперь дело пойдет на лад. Но золотому правилу следуя: каши маслом не испортишь, она еще добавила:
– Василий наш надъезжал, говорит, в первую очередь многодетные семьи. Какие здоровье с детями подорвали. Отцов, говорит, а также матерей, по возможности. Ныне вот путевка желудочная – для Николая! А как по женскому делу придет, по внутренним болезням, сразу, говорит, жену его отправим на юг, в лучший курорт, нехай отдыхает, заслужила.
Лёнка с матерью разом дернулись. А пока они в память входили, Лелька тачала свое:
– А там, кума, на курортах, магазинов страсть какая-то. Прям один возле одного наставлены. И полны магазины всего. Люди привозят и скатертя, и накидки бархатные с кистями, тюль, матерьялы какие расхорошие. Мужикам ничего не нужно у них волочай в голове. А ты, кума, поедешь, по-хозяйски всего наберешь и подлечишься. Здоровье ведь некудовое, как и у меня…
– И не говори, кума, – радостно подтвердила Лёнка. И пошли тут разговоры, вовсе для сердца медовые.
А воротясь во двор, Лёнка с матерью еще раз все обсудили. И решили накрепко: Тарасовым не уступать. И когда Николай вечером воротился, встретили его чуть не с песнями. Встретили, накормили, стакашек поднесли и за компанию сами выпили, и тогда уж все вместе песню заиграли, заветную.
И все кончилось миром. Ночевал Николай в доме, с Лёнкой, на мягкой перине. Переночевал и начал готовиться к отъезду.
3
С последним возом Николай возвращался к вечеру. За клубом, на выгоне, топотили и блеяли козы, и багровые клубы пыли вздымались над хутором.
Воз был остатний, маленький, в две копны. Управились с ним быстро. Николай, отогнав лошадей, домой не пошел, а к магазину направился. Но не выпивка ему требовалась, а иное. Дело в том, что жена и теща денег выделили в обрез. Заказали на станции билет, столько же на обратную дорогу дали. Десятку накинули на курево и остальные расходы. Спорить было опасно. И Николай промолчал. Денег он решил подзанять.
И после того как распряг лошадей и прогнал их на попас, идти-то нужно было не в магазин, а в иное место. Но он в магазин пошел, с пустой, но такой понятной всякому человеку надеждой на счастливый случай. Может, что-нибудь подвернется, и тогда не нужно будет идти и просить.
У магазина сидел Алешка, конечно, выпивши. Денег у него не было да и не могло быть, но Николай все равно спросил:
– У тебя денег нет? Четвертную, а? Мне на курорт ехать, а мои… – он подробно объяснил положение.
Алешка выслушал и с пьяной флегматичностью сказал:
– Дурак… Какие деньги… А были б – не дал. Лучше пропить. – И вдруг в его голове проснулась мысль. – Ты скоро едешь? – спросил он.
– На той неделе.
– Давай сделаем так: поедем на станцию и загоним твою путевку. Ныне дураков много развелось, какие по курортам любят шалаться. Денежки возьмем и гульнем. У меня кореш есть, на станции, возле базара живет. А там в семь утра бендежка открывается.
Николай не перебивал его, а потом сказал:
– Иди ты… Мне лечиться надо.
И пошел от магазина. Он вдруг единым разом понял, что никто ему денег не даст. А идти надо, куда он сразу думал, – к матери. Пойти и попросить.
– Николай! – крикнул ему сзади Алешка. – Николай! – Ну чего тебе?
– Иди… Иди сюда, говорю.
Николай вернулся нехотя.
– Чего?
– Ты трезвый, что ль?
– А то какой…
– Ну и дурак. Кто ж тебе трезвому денег-то даст? Давай выпьем.
У Алешки «огнетушитель» был, выпили его. И Алешка приказал Николаю:
– Теперь иди.
И Николай пошел. Путь его был недалек. От магазина и клуба виден был огромный тополь старой скуридинской усадьбы. Этот тополь стоял всегда, возвышаясь главою сначала над куренем деда Петра, потом над новым домом, который ставили Скуридины, отец и старший брат Михаил, и он, Николай, им помогал. Нижние ветви тополя отжили свое, и кудлатой главой тополь шумел в вышине. Даже в безветрие слышался сверху его легкий ропот.
Сейчас в просторном доме под тополем жили бабы: Николаева мать-старуха да старшая сноха ее – Шурка. Дом построили с размахом, на два входа, хотели большой семьей в нем жить. Да не вышло. Друг за другом ушли на уютное Ветютневское кладбище отец и Михаил. Дети старшего брата по сторонам разлетелись. И теперь аукались в просторном доме две женщины: бабке Нюське давно перевалило за восемьдесят, и она теперь путала свои годы, то убавляя, то набавляя их; Шурка же свои помнила твердо: через год она на пенсию уходила.
Тополь за скуридинским домом заметен был издали. В погожем вечернем сумраке он долго светил над хутором закатным багрянцем. Когда ко двору подходил Николай, тополь уже притухал. А на базу было темно, но еще не спали, разговаривали.
– Здорово дневали! – с наигранной легкостью приветствовал родню Николай. – Живые еще?
– Здорово, полуношный гостечек, – ответила невестка.
– О-о, ты вечно недовольная, – уселся на скамью Николай и полез за куревом. – Здорово, мать, не болеешь?
Мать сидела на той же скамье, сухонькая, согбенная. Платок ее белел в вечерней мгле, а черное лицо скрадывала тьма.
– Да чего… Годы выжила. То там засвербить, то тута. Ныне вот в руку вступило, нудит, спасу нет. Да жаром всю осыпает.
– Чего ей… – поддержала сноха. – Ее годы… Лежи да полеживай. Сынок вот проведывает, – усмехнулась она, – в том месяцу был, ноне опять пришел.
– Ну, зачала…
– А либо брешу? Косились, ты чего не зашел? Косы отбить некому. Спасибо Зырянин, а то хоть реви.
– Чего ж не переказала?
– А то ты не знаешь, что косить. Ладно, – вздохнула она, – без тебя обошлись. Скосила и свезла. А ты выпить зашел, добавить?
– Ты прям аред какой-то, – подосадовал Николай. – Точишь да точишь. Другой раз и зашел бы, не захочешь слухать тебя.
– Ты заходи, – спокойно ответила невестка. – Заходи, да по-доброму. А как энтот раз вы с Алешкой… тот черт зевлоротый, и ты не лучше. Пришли. Дай да дай. Я ж вам влила, по-людски, по два стаканика. Так вам цебарку надо. А твои потом на меня плетут-плетут, не знают, чего и навешать.
– Ну ладно, ладно, – вспомнил о цели своего прихода Николай, – что было, то утекло. Сейчас-то, гляди, тверезый.
– Тверезый ты не придешь, – по-доброму засмеялась невестка. – Ты и ноне хоть чуток, но выпитый. Но это ничего, такой-то бы всегда.
– Раздиктовала, – усмехнулся Николай.
Шурка отцедила молоко и спросила:
– Мама, може, выпьешь молочка, тепленького?
