– Куда мне ехать… Людей пугать? Все, съездил, хорош, – хотел улыбнуться Николай, но не смог, больно было.
– О-хо-хо-хо, – качал головой управляющий, а потом спросил: – Ну а отпуск-то будешь гулять?
– Не, какой отпуск. Завтра погоню.
– Чего завтра? Ты хоть… Пару дней… Пусть пройдет.
– Ничего, зарастет, – уверенно сказал Николай. – Завтра погоню. Там вон за песками, – махнул он рукой, – туда к Дурновке, падинка есть. Тама добрая трава. На лугу зеленка лишь поглядчивая, а потолокли всю. На тот год я там был. Там навроде вокруг пески, а вот промеж них теклина. Добрая трава, хорошо скотина ест.
Они поговорили о деле: о скотине, о попасах, о лошадях. Покурили, поговорили. Потом Николай сказал, потише, с оглядкой:
– Ты не дашь мне, Арсентьич, пятерочку, опохмелиться? – И облизал опаленные сухостью губы.
Управляющий рот было раскрыл, чтобы прочитать обычное, какое изо дня в день говорил. Раскрыл он было рот и поперхнулся, лишь рукой махнул и полез за деньгами.
Николай пошел прямиком к магазину. А управляющий стоял и глядел. Николай спешил, а шел как-то странно, прихрамывая и чуть боком. И голова на тонкой шее в такт шагам моталась, словно у заморенной лошади. Маты-маты, маты-маты…
И плеснуло в душу Арсентьича такой острой горечью, что он не выдержал, зажмурился и, круто повернувшись, ушел на кухню, налил из бутылки в стакан и выпил. И закурил. И сел на крыльце.
– Ты сегодня на колхозный не пойдешь, что ль? – спросила жена.
– Пойду, – сквозь зубы процедил Арсентьич и остался сидеть.
Солонич
1
Дом Солонича стоит посреди хутора, у кургана. Он виден издалека – веселый, в резных наличниках, ставнях, железная крыша под свежим суриком пламенеет, словно рыжее вечернее солнце.
Самого Василия Солонича трудно на хуторе потерять. Топора ли, молотка его стук, голос пилы днем доносится от колхозной плотницкой, от амбаров, от фермы; вечерами да ранним утром стучит Солонич у себя во дворе. Работы хватает: один в хуторе плотник и столяр. Тому табуретку, тому скамейку, двери ли, рамы связать, творило для погреба, ворота, вдовам да мужикам поплоше – тем и грабли, косье, черенок ли, топорище – мало ли дел…
Лишь порою сенокосною Солонич заказов не берет. Баб у него в семье много: мать, жена, две дочери, помощник – сын Витька – пока лишь растет. А на подворье коровка, бывает, и две стоят. Хозяин – детистый, коровы должны быть молокастые, значит, сенца им подавай. Да не абы какого, не болотной куги, не бурьяна. Коровы Солонича займищного сена и есть не станут. Подле коров овечки да козы зимуют, а иной раз и бычок-зимнух.
Солонич начинает косить прежде других, в местах укромных. Еще о сене вроде не думают, оно лишь подходит. Выйдут на обережь реки: не цветет трава, рано косить.
Но в степи, на взлобьях, прогретых солнцем, в падинах, глядящих на юг, по склонам балок уже колышет теплый ветер колосок аржанца, издали чует пчела сладкий дух желтоглазого донника и белого буркуна; чилига да вострец, едовый пырей, желтоголовник ждут косы.
В эту пору двор Солонича затихает. По утрам будит детвору петуший крик. Ранним утром, еще во тьме, на старом велосипедишке, с косою у рамы, хозяин исчезает, и вечерами, после работы, нет его.
Нет и нет, день, другой, третий. По хутору пошли разговоры: «Солонич косит…» Где-то видели его: на Ярыженских буграх, в Батякиной балке и вроде у колхозных садов. Бабы начинают тревожить своих мужиков: «Солонич косит…»
А пока суд да дело, Солонич уже приволок первой ходкой огромный воз зеленого, на весь хутор пахучего, степового сена. Навьючил на тележку копен десять хороших, не менее. «Беларусь» – тракторенок с трудом подтянул воз к Солоничеву подворью, пыхнул дымком облегченно и смолк.
Солоничева баба и мать вдвоем выводили скирд, переходя с угла на угол, середку утаптывала дочь Ольга. Сам хозяин без устали кидал и кидал косматые пласты легкого, неулеглого сена. Ему помогал ли, мешал семилетний сынишка Витька. Трехлетняя Танюшка топотала мужикам вослед. Солоничевы бабы с трудом успевали.
– Папка! – кричала дочь. – Потише вали! Не балуй!
Порою ее и впрямь заваливало, лишь белый платочек торчал из сенного легкого облака.
– Папка! Не балуй! – сердито кричала она.
– Вали, вали! – подзуживал Витька. – Навовсе ее…
Плыл по хутору бередящий дух молодого сена. Бабы и старики, ожидая на выгоне коз да коров, глядели, как весело зачинается стог на подворье Солонича. Солнце садилось большое, каленое, горели на небе высокие облака, а у Солонича клали стог. Смеялся хозяин, жена да мать его поругивали невсерьез, Ольга совестила: «Папк, ты – как маленький…» Семилетний Витек и малая Танюшка кувыркались на упавших с воза пластах. На них шумели сверху: «Сено не толочите! Отец, чего ты их не прогонишь! Нехай идут скотину встречать…»
Сено сложили в сумерках. Стог, не свершенный и потому кургузый, поднялся высоко. Солонич подставил лестницу, помог бабам слезть. Мать он поддерживал осторожно, с женой побаловал, дочку поймал за руки, она без лестницы ящеркой скользнула со стога.
– Молодец, хорошо топчешь, – похвалил Солонич. – На тот год на углы станешь, сделаем из тебя стогоправа.
У него на душе было празднично, словно не лежал позади длинный день от белой зари до нынешнего, сумеречного, часа. Было хорошо, как всегда, когда начнешь сено возить. Что ни говори, а позади большая работа. Как вспомнишь: ездил, места удобные приглядывал да опасался, не опередили бы… Как, считай, не спал всю неделю, косил и косил, с серых утренних сумерек до работы и потом, вечером, до темной ночи. Косил, переворачивал, копнил и все торопился, поглядывая на небо. Хоть и говорят старые люди, что сена без дождя не бывает, но это присловье лишь на худой конец, для утешенья. Нынче, слава богу, обошлось без дождя. Первый воз – зеленый, пахучий – на месте. Второй – уже в копнах. И душа – на покое. Завтра привезти, стог завершить, закрыть его – и голова не боли.
Настроение было доброе, и он повторил:
– Витьку на тот год середку топтать, а тебя – стогоправом. На всю жизнь специальность…
Он засмеялся, обнимая дочь за узкие плечи, а Ольга вдруг заплакала и кинулась бежать. Солонич не мог ничего понять.
– Доча! – окликнул он.
Но Ольга убежала.
– Она целый день ревет, – доложил Витька.
– Со школой, с отметками, – объяснила жена. – Отметку по математике не поставили.
– Как не поставили? Почему? Она ж вроде… Никто не жалился.
– Всему классу не вывели. По математике весь год… Одна учительница уехала, а другая – вовсе убегла. Вот им и не вывели. Она ревет.
Солонич жены объяснение не больно понял. Дочка с первого класса хорошо училась, не ругали ее учителя. Он недоуменно повертел головой, повздыхал, полез за куревом.
– В бане вода горячая, – сказала жена. – А я пойду доить, ты иди, а то остынет.
– Иду, – ответил Солонич, но никуда не ушел.
Витька успел за сестрою сбегать и, подлетев к отцу, сообщил:
– Разведка докладывает, она на курганике сидит.
– Понятно, – отозвался Солонич. – Ты, Витек, давай к бабке, пускай вечерять собирает.
– Есть! – четко ответил сын, отдавая честь. Он где-то раздобыл военную фуражку и какой уже день щеголял в ней.
Задами обойдя весь свой двор, Солонич вышел на курганик. Дочка и впрямь сидела там, наверху.
– Доча… – позвал он. – Олянька!
Дочь не ответила, пришлось к ней подниматься.
Курган этот, не больно высокий, кликали ласково кургаником. Старая родительская хата стояла к нему
