Он открыл перед нею массивную входную дверь. Они пошли через парк.
– Ты не веришь в судьбу, папа? – спросила Таня.
– Не более чем всякий агностик.
– Агностик? – заинтересовалась Таня. – А что это означает?
– Приблизительно это означает, что человек не отрицает Бога, но и не признает никаких доказательств его существования, поскольку любой человеческий опыт субъективен. И к понятию судьбы так же относится. А проще говоря, не стоит, мне кажется, придавать какой-то особый смысл тому, что неочевидно и, главное, не имеет прямого отношения к твоей жизни. Если окажется, что твое пребывание в Тамбове не случайно, то ты в нужное время и поймешь, какой смысл был в этом заложен. А пока не стоит голову себе туманить. Не холодно тебе?
– Что ты, нисколько не холодно. Я же в теплом пальто, спасибо.
– За что спасибо?
– Это же ты мне свой аттестат прислал.
– Ты вовремя получаешь? Маме, бывает, задерживают.
– Нет, я – вовремя.
Отец и говорил точно так, как обычно, размеренным своим тоном, и точно в такт словам поскрипывал под его шагами гравий на аллее. Строгий и закрытый строй его мыслей не изменила даже война. Тане вдруг показалось, что если бы произошла вселенская катастрофа, какой-нибудь космический взрыв и Земля бы уничтожилась, то папин спокойный голос веял бы над хаосом, как первоначальный дух. Ее удивили и даже смутили такие мысли. Впрочем, она тут же про них забыла.
Они вышли из парка и пошли по улице к Таниному дому.
– Я и живу рядом, – сказала она. – До госпиталя пять минут. Только пединститут не слишком близко, здесь же окраина, прежние дачные места.
Она понимала, что рассказывает о каких-то неважных вещах, и сердилась на себя за то, что тратит время на такие разговоры, а время это драгоценное, потому что папа сегодня уезжает. Но о чем еще ему рассказать, она не знала. Что такого уж важного, значительного было в ее жизни? Ничего.
– Врачи в госпитале живут, – сказала она. – На военном положении. А я ведь только по ночам санитаркой работаю, потому что студентка, и мне разрешили жить на квартире.
– Ты довольна своей учебой? – спросил отец.
Они уже стояли перед резным теремком купеческой дачи. Таня отодвигала щеколду на калитке.
– Да, – кивнула она.
– Жаль все-таки, что ты не захотела учиться медицине. Я думал, что теперь ты, может быть, переменишь свои планы.
– Нет, папа, мне все-таки не хочется быть врачом, – извиняющимся тоном сказала Таня. – У меня нетвердый характер. Я в маму, наверное, а не в тебя.
– Я мало о тебе знаю, Танечка. К сожалению. Я всегда был занят работой, и мало у меня оставалось времени на тебя. Но мне все-таки кажется, что твои возможности еще не раскрыты, – сказал отец.
– Я и сама, может, не все про себя еще понимаю. Но пока мне проще обходиться со словами, чем с людьми.
В доме было тихо: соседи уже ушли на службу. Таня с отцом поднялись по узкой лесенке наверх, в ее комнату.
С вечера, перед тем как уйти в госпиталь, она сварила картошку и завернула ее на ночь в одеяло, чтобы утром можно было наскоро позавтракать. И радовалась теперь, что у нее есть чем накормить отца с дороги.
Пока она разворачивала одеяло, отец достал из своего чемоданчика американские консервы с лендлизовскими этикетками и поставил их на стол.
– Все-таки война даже обычным суевериям придает осмысленный характер, – сказал он. – Это к твоим размышлениям о поворотах судьбы. – И, встретив Танин недоумевающий взгляд, объяснил: – Я на консервные банки посмотрел и кое-что вспомнил. У меня в госпитале лежал один солдатик. Ранение не слишком тяжелое, но интересное с точки зрения… Ну, это долго тебе объяснять, да и неважно. Так вот он мне сказал однажды во время осмотра, что за всю войну – а она ведь уже идет к концу – нитки чужой нигде не взял. Когда знаешь, что такое война и что такое наступающая армия, то в это трудно поверить, но мне кажется, он не врал. Во всяком случае, объяснение, которое он привел, было убедительным: этот деревенский мальчик уверен, что если возьмет хоть что-то чужое на войне, то живым с нее не вернется. Насколько я успел понять, он никогда в жизни не философствовал, у него просто не было на это времени – жизнь его началась в тяжелом труде, а потом война, и тем более не до отвлеченных размышлений. Но вот в этом своем убеждении он был тверд, и оно не показалось мне суеверием. Так что, может быть, и ты права, когда думаешь, что Тамбов еще отзовется в твоей жизни каким-нибудь неожиданным образом, – улыбнулся он.
– Да я об этом вообще-то не думаю, – сказала Таня. – Я жду, когда война кончится, и все.
Она тут же поняла, что не договорила. Конечно, она ждала встречи с Женей, и это было самое главное ее ожидание. Но ведь встреча с ним была возможна только по окончании войны, так что не очень-то она и соврала.
– Надо было, наверное, спирту у начмеда попросить, – сказала Таня. – Я только теперь сообразила.
– Ты пьешь спирт?
Отцовский вопрос прозвучал встревоженно. Таня улыбнулась.
– Я не пью, – сказала она. – Но, может, ты хочешь выпить?
– Нет, – пожал плечами отец. – Мне это не обязательно. И раньше не обязательно было.
– Мне кажется, в войну все стали пить.
– Тебе кажется.
«И Дима не стал тогда пить, – вдруг вспомнила Таня. – И я его тоже кормила картошкой, и он тогда тоже тушенку в банках принес».
Воспоминание о той, двухлетней давности, встрече с Димой возникло в ее памяти неожиданно, но оказалось таким сильным, что она даже прищурилась, как будто оно ударило ей в глаза ярким светом.
– От мамы у тебя давно были известия? – спросил отец. – Я уже месяц ничего от нее не получал. Но мы быстро шли вперед, и, может быть, письма просто не успевали.
– Вчера было письмо, я тебе покажу. У нее все в порядке, только о нас тоскует сильно. А у нее все в порядке. Я тебе покажу. На каком ты фронте, папа? – спросила Таня.
– На Первом Украинском.
– А что ты делаешь?
– Что и всегда – оперирую. Специализацию пришлось поменять, конечно. Прежде язвы оперировал, теперь ранения.
– А я ведь и не знала, что ты прежде оперировал, – вздохнула Таня. – Знала только: папа – хирург, папа – на работе, а что ты там делаешь, не интересовалась никогда.
– Ну, теперь ты в медицине стала разбираться, – улыбнулся он. – Потом как-нибудь расскажу тебе о своей работе подробнее. Когда война закончится.
– Ты на Украине сейчас, да? – спросила Таня. – Вчера в сводке сказали, что войска Первого Украинского фронта стремительно наступают, окружая и уничтожая крупные группировки врага на Правобережной Украине.
– Дословно запомнила! У тебя всегда память была необыкновенная. Ты в четыре года Верлена по- французски декламировала.
– Обыкновенная у меня память, – пожала плечами Таня. – Слова в голове фотографирую, вот языки легко и даются.
– Да, мы на Украине, – сказал отец. – Освободили Киев, теперь дальше идем, на Львов. А потом, надо полагать, южная Польша. А потом Германия – Берлин.
– Ты точно знаешь, что Берлин? – с какой-то детской опаской спросила Таня.
Наверное, отец расслышал в ее голосе эту опаску.
– Точно, Танечка, точно. – Он снова улыбнулся по-своему, чуть заметно. – Теперь точно. Впрочем, я и с
