– Оля?.. – пробормотал Андрей. – А ты… Что-то случилось?
– Меня выписали, – сказала она.
И увидела на его лице разочарование. Оно проступило в глазах ее мужа так же явственно, как проступила в них оторопь в минуту ее неожиданного появления.
Она ему помешала. Просто помешала его планам на вечер, очень недвусмысленным планам, и только это означало для него ее возвращение из больницы.
– Я здорова, – сказала Ольга.
Она лишь по инерции это сказала. По инерции своей недавней радости. И сразу же поняла, что говорить этого не стоило. Какое дело этому человеку до ее здоровья?
«Он чужой мне, – холодно, как о постороннем, подумала она. – И родным никогда уже не будет».
Может быть, оттого что чувства ее обострились за время, которое она провела в изматывающей борьбе со страхом, она наконец поняла сейчас то, что и было главным, что раздражающе тревожило ее после примирения с мужем.
Он стал ей чужим, и это не изменилось от их иллюзорного примирения – это уже навсегда.
«Как же я сразу не поняла? – с недоумением подумала Ольга. – Или просто боялась себе в этом признаться? Господи, какой же ерунды я боялась!»
В дверь позвонили. Андрей дернулся было, но тут же замер.
– Открой, – усмехнулась Ольга. – Объясни, что ваш романтический ужин переносится на потом. И дислокация меняется.
Звонок раздался снова – настойчивый, длинный. Андрей вышел из гостиной. Ольга прислушалась.
Открылась входная дверь, раздался звонкий женский голос, потом глухой – Андрея… Странное чувство охватило ее: какая-то смесь любопытства, злости и горечи. Гремучая смесь.
Ольга никогда не интересовалась тем, что представляло, по ее маловнимательным наблюдениям, жгучий интерес для большинства женщин. Ей, например, неважно было, как строятся у посторонних людей отношения со свекрами – может, потому, что ее собственные отношения с родителями мужа с самого начала были ровными и она искренне жалела об их ранней смерти, а может, просто неинтересно ей это было, и всё.
Точно так же неинтересно ей было и то, как ведут себя обманутые жены. Что-то она об этом знала, конечно. Подружка Ленка, например, рассказывала, как взяла баллончик с нитрокраской, поехала к квартире молодки, к которой ушел ее пятидесятилетний муж, и ярко-алыми буквами написала на двери «предатель». Она так и сказала – «молодка», такое вот деревенское словечко, немного смешное в устах элегантной дамы, пришедшей на девичник в Дом на набережной. И такой же смешной, по-подростковому глупой показалась Ольге сама эта выходка – месть брошенной жены.
А устроительница девичника, вздохнув, заметила:
– Раньше, Лен, надо было его к ногтю прижимать. Пока ты молодая была и дети маленькие. Тогда было чем его на коротком поводке держать. А теперь что мы можем? Теперь их время.
Тогда это утверждение выглядело в Ольгиных глазах странным. Вернее, ей было странно и даже дико такое вот представление о семейной жизни как о борьбе, в которой кто-то выходит победителем. Какая борьба, с кем? И что считать в этой борьбе наградой? Все это вызывало тогда у Ольги сильнейшее недоумение.
Она и теперь не совсем понимала, зачем ей понадобилось увидеть женщину, для которой ее муж собирался выставить на стол их свадебные бокалы.
«Да он, может, и не вспомнил, что они свадебные, – мимолетно подумала Ольга. – Он же не сентиментален. Да и я теперь тоже».
Она вышла в прихожую.
Дверь на лестницу была открыта. Проникающий с площадки яркий свет – у них в подъезде недавно заменили все лампочки – падал на женскую фигурку, застывшую в дверном проеме. Она в самом деле была похожа на Белоснежку, к ней это прозвище подходило гораздо больше, чем к Ольге. Она была маленькая, точененькая и такая белокурая, что это бросалось в глаза сразу, при первом же взгляде на нее.
Но больше, чем яркая белизна волос, бросалось в глаза выражение ее лица.
Ольга смотрела на ее лицо не отрываясь.
Эта женщина – да что там женщина, ей едва ли исполнилось двадцать – была из тех, про которых сразу понятно, какими они станут через десять лет. Даже не через десять, а через пять. Или уже через три года. То есть сразу же, как только сойдет с лица краткая прелесть юности.
«В восемнадцать лет кто не хорошенький?» – вспомнила Ольга. Кажется, это мама говорила. Ну да, она.
Только юность делала почти незаметным то, что было в этом лице главным: пошлость. Именно пошлость – Ольге показалось, что в ее дом вошла поповна Алевтина, соседка по палате. Она и раньше понимала, что любовница Андрея не семи пядей во лбу. Но все-таки не ожидала, что ее сущность так очевидна.
«Как же он-то этого не видит?» – подумала Ольга.
Этот вопрос чуть не сорвался с ее губ. Но все-таки она сообразила, что задавать его просто глупо.
С таким же успехом можно было спросить у глухаря на току, как же он не видит, что к нему, почти не скрываясь, подкрадывается охотник. Да, не видит. Не видит, не слышит и видеть-слышать не хочет.
– А что вы на меня так смотрите? – с вызовом произнесла гостья.
Ольга вздрогнула: она не ожидала услышать ее голос, да еще вот такой, вызывающе звонкий.
– Разве я на вас как-то особенно смотрю?
– Да, смотрите! Коне-ечно! У вас же все есть, а у меня ничего нет! Думаете, так и должно быть, что одним все, а другим ничего? А вот и не должно!
«Все я понимала, – со странной неторопливостью думала Ольга, разглядывая это раскрасневшееся личико. – Ну да, возраст, гормоны, седина в бороду. Но чтобы вот настолько…»
Теперь эта девчонка, лицо которой, сейчас такое меленькое и миленькое, через год обещало расплыться в блин, казалась ей похожей даже не на Алевтину, а на… На тавельцевского соседа, который не понимал, зачем строить мостик поближе не к себе, а к дому посторонних старушек! При всей странности такого сравнения оно показалось Ольге совершенно точным. Ведь именно после разговора с тем соседом она впервые подумала о том, что есть люди, с которыми она живет словно бы на разных планетах, потому что они сделаны из другого теста, чем она.
«Как ее зовут? Луиза, Элиза?..» – зачем-то попыталась вспомнить Ольга.
Вспомнить ее имя она не смогла, да и забыла тут же о своем намерении.
– Ваше время прошло! – все с тем же уверенным вызовом произнесла девица. – Жизнь не стоит на месте! Вы должны понимать.
Ольга поняла, что если ей придется прослушать еще хоть одну фразу в таком духе, то ее просто стошнит. Ее любопытство было удовлетворено. Даже слишком.
Ничего не ответив, вообще не глядя больше ни на мужа, ни на его гостью, она вышла из прихожей.
Сначала она встала под душ – хотелось поскорее смыть с себя ощущение больницы, – потом ушла в спальню и легла на кровать поверх покрывала. Что делал Андрей, она не знала, да ей это было и неинтересно. Следовало, конечно, поговорить с ним о будущем, в том числе о ближайшем, но это можно было сделать и потом.
Какие-то звуки все же слышались через закрытую дверь спальни. Звякала посуда, лилась вода в кухне. Может быть, он убирал со стола, может, делал что-то еще; все это было Ольге безразлично.
И когда он постучал в дверь спальни, она удивилась: ей казалось, что ее существование точно так же безразлично ему.
– Да, – сказала она, садясь на кровати.
– Оля… – Андрей остановился на пороге. – Я думаю, мы должны поговорить.
От него пахло вином. Наверное, выпил то, что приготовил к романтическому ужину.
– Должны, – пожала плечами Ольга. – Но можно это сделать и завтра. Я устала, а ты пьян.
– Не очень-то пьян. Ну, выпил немного. Чтобы расслабиться. И должен же я тебе объяснить…
– А вот этого ты мне совершенно не должен, – остановила его Ольга. – Во-первых, мне и так все понятно, а во-вторых, вернее, в-главных… Андрей, пойми, пожалуйста: ты мне чужой. Правильно это,
