одной комнате коммуналки у Рогожской заставы, это получалось само собой. Но и потом, когда Ванька вырос и стал жить отдельно, а Таня добилась, чтобы им вернули родительскую квартиру в Ермолаевском переулке, он проводил больше времени с ней, чем с мамой, и с ней чаще, чем с мамой, советовался. Насколько мог советоваться с кем бы то ни было человек, обладающий таким неуемным характером, как у него.
Но это было уже позже. А в детстве Ольге повезло иметь рядом брата. Ванька был младше ее на пять лет, но всегда казался ей… Нет, не старше, но решительнее.
Он посмотрел на нее с недоумением и переспросил:
– Хризантемы, как в «Гранатовом браслете», что ли?
– Не хризантемы, – улыбнулась Ольга. – А общее ощущение. У меня всю нынешнюю осень такое ощущение, из которого этот рассказ состоит: грустно, но на душе светло.
– Да-а, Олька! – засмеялся он. – Так в тебе до сих пор и полно всяких этих… – Он неопределенно покрутил рукой. – Архитектурных излишеств!
Определения, которые давал чему бы то ни было ее брат, всегда оказывались точными и элегантными.
– Правда? – расстроилась Ольга. – А я и не замечаю.
– Не переживай, – успокоил Ванька. – В тебе это все органично, так что это, может, и не излишества вовсе. И вообще, драгоценности излишеством не являются.
– Это я, что ли, драгоценность? – удивилась Ольга.
– Ну не я же. Драгоценная редкость.
– Вот разве что редкость, – засмеялась она. – Доисторическая лягушка.
– Ты Тане сообщила? – спросил Ванька.
Таней он отроду называл Ольгину маму.
– О чем?
– Что с Андреем разошлась. Это мне просто для сведения, чтобы я понимал, как себя с ней вести.
– Естественно себя с ней вести, – пожала плечами Ольга. – Ты, кстати, по-другому и не умеешь. А мама, мне кажется, из-за моего развода не сильно расстроится.
– Да, – кивнул Ванька. – Моя тоже спокойно это дело восприняла. Да и с чего им переживать? Их разводом не напугаешь, они вообще без мужей обошлись. И французская сестрица, я так понимаю, тоже?
Когда тетя Мария приезжала в Москву, Иван был где-то в Арктике, так что знал о ней лишь понаслышке.
– Тоже, – кивнула Ольга.
– Что-то им папаша, видно, такое передал, – покрутил головой он. – Хотя, может, и ничего такого, просто у каждой свое стечение обстоятельств. Почему он все-таки московской семье не объявился, не рассказывала французская родственница?
– Рассказывала. Да мы это и раньше знали. Он написал своей жене, нашей бабушке Нине. После войны, из Франции. Он же в плен попал раненный, на Одере уже, его американцы освободили и передали военной миссии в Париже. И он написал жене в Москву, спросил, может ли вернуться. Родственник с такой биографией – не для советской страны, он же понимал. Она обратилась было за разрешением на выезд, но ей сказали, чтобы забыла и думать. И тогда она Тане отцовское письмо даже не показала – решила, что должна спасти ее и Нелю, что для их же блага… И прочее в этом духе. Так и ответила мужу. Собственно, она и его этим спасла. Нетрудно догадаться, что бы с ним здесь было, если бы он вернулся. Вон, у Натки Городцовой деда в Германию угнали, так его из немецкого концлагеря прямо на Колыму перевезли.
– Да… Что тут скажешь? – вздохнул Ванька. – А почему Таня мне ничего про это не рассказывала?
– Она про это до сих пор говорить не может. Я бы тоже не могла, наверное.
Ольга подвязала хризантемы и посмотрела на часы, которые видны были через открытое окно на стене комнаты.
– Поедем? – спросила она. – А то в пробку встанем – опоздаем к самолету.
– Транспортный коллапс с каждым моим приездом все заметнее, – кивнул Ванька. – Скоро на мотоцикле придется передвигаться.
– Да! – по ассоциации с мотоциклом вспомнила Ольга. – Давай правда поскорее выедем и на пять минут свернем в Денежкино. Это рядом, три километра всего. Мне надо плащи отдать.
– Какие плащи?
– Непромокаемые. Их нам с Агнессой дал ветеринар. А мы их до сих пор ему не вернули. И сапоги еще.
– Хороша, должно быть, Агнесса в плаще и в сапогах, – усмехнулся братец.
Ванька остановил машину у светлого забора.
– Я сейчас, – сказала Ольга, забирая с заднего сиденья пакеты с плащами и сапогами.
Она долго нажимала на кнопку звонка, но никто не отзывался. Вообще-то в этом не было ничего странного, Герман ведь сказал, что бывает здесь редко. Но от безжизненности его дома Ольге стало грустно и даже тревожно.
Всю короткую дорогу от Тавельцева до Денежкина она думала, что сейчас его увидит. Она почему-то была в этом уверена. И когда выяснилось, что этого не произойдет, Ольга почувствовала разочарование такое сильное, что его можно было назвать детским.
Она очень о нем соскучилась, вот что она поняла, стоя перед закрытой калиткой его дома.
Это так изумило ее, что она даже потерла зачем-то глаза – может, ей кажется? По ее представлениям, соскучиться о постороннем человеке было невозможно. Или нет, можно было соскучиться, но только если ты влюбилась в него с первого взгляда. Такое с ней однажды случилось: ей было одиннадцать лет, и летом в лагере она с первого взгляда влюбилась в мальчика из старшего отряда. Они так и не познакомились, потому что Ольга стеснялась к нему подойти, а он, наверное, просто не обратил на нее внимания. И вот потом, осенью, вернувшись домой, она очень о том незнакомом мальчике скучала.
Но в Германа она ведь не влюбилась! Она вообще один-единственный раз влюблялась с первого взгляда – тогда, в одиннадцать лет. Даже в своего будущего мужа она влюбилась, кажется, только после месяца почти ежедневных встреч. Андрей увлек ее своей начитанностью, тонкостью мышления, и это произошло как-то незаметно, само собой.
Так что теперь ей было чему удивиться.
Ольга медленно пошла к машине. Иван стоял у открытой дверцы и смотрел, как она идет от дома по заросшей травой тропинке. В его темных живых глазах сверкала какая-то мысль.
– Что ты? – спросила Ольга, подойдя ближе и поймав его взгляд.
– Смотрю и думаю: в кого ты такая? – сказал он.
– Какая – такая?
– Если бы я был поэт, то сказал бы, что в тебе – прелесть простоты и естественности. – Ванька хихикнул. – Но я не поэт, поэтому скажу попросту: ты, Олька, не то чтобы красивая, но очень увлекательная. От тебя глаз невозможно отвести, ей-богу! Только не пойму, из-за чего такое. Видимо, кровным родственникам этого понять нельзя. Чтобы это понять, надо в тебя влюбиться.
– Вечно ты выдумываешь, Ванька! – отмахнулась Ольга.
Ей было грустно, и меньше всего она думала сейчас, на кого похожа.
– Нет, честное слово! Глянешь на тебя – и самого незамысловатого человека потянет на поэзию. Глаза, как майские звезды, и все такое. Ладно, не обращай на мой треп внимания. Это я какое-то время с бардами общался – видать, набрался пошлостей. Не сердись, – улыбнулся он.
– Да я не сержусь, Вань. – Она рассеянно посмотрела на него. – Так, задумалась просто… А похожа я на брата своего отца.
– Интригующе звучит! – хмыкнул Ванька. – Двусмысленно, я бы даже сказал.
– Не знаю. Во всяком случае, мама так считает. К тому же мой так называемый отец и его брат были близнецы.
– Как же она в таком случае поняла, на кого из них ты похожа? – удивился Ванька. – Нет, все-таки женщины – малопонятные существа. Даже такие основополагающие, как Таня. Что, нет дома твоего ветеринара? – Он кивнул на пакеты в ее руках.
– Да. Неудобно, что плащи так долго не отдаю. И сапоги. Они ему нужны, может.
