повальная эпидемия ящура, население края на грани исчезновения. Кто виноват? Ветер, мужик или хозяйка, запустившая дачный сортир?
Баринов с удивлением обнаружил, что слушает всю эту ахинею, да еще старается запомнить подробности.
— Ты что, больной? Что ты мне гонишь?
— Так я причины и следствия увязать хочу. Что считать настоящей причиной — должен я читателю объяснить или нет?
— Зачем вообще про эту муть писать? Пиши про ньюсмейкеров! Ситный, Левкоев, Басманов — тебе что, мало? Президент в Казахстан поехал, нефтяную концессию продали фон Майзелю и де Портебалю. Кому твой мужик и твой край интересны?! Пусть хоть все они в говне утонут — никто не заметит! Мне номер продавать надо. Понятно? Каждый день надо продавать.
В «Колоколе» в Лондоне, открывая, по своему обыкновению, новый номер рекламой антикварной мебели, Плещеев писал: «Еще недавно люди, у которых не было ни денег, ни вкуса, очень любили выражение „безвкусная роскошь“. Но не всякая роскошь безвкусна. Чтобы это понять, требуется эстетическое напряжение многих поколений!» Роскошная фотография демонстрировала золотисто-молочный интерьер и главного редактора, покойно положившего одну ногу в шелковом носке и ботинке, пошитом на Севил Роу, на другую — ничем не уступающую первой. И интерьер был под стать обуви; на узорные, тяжелого штофа портьеры только посмотреть — и все сразу становится на свои места: ясно, где демократия и где тоталитаризм. Покойному Александру Ивановичу Герцену и не мерещились такие издания «Колокола». Покойник был известен своим пристрастным отношением к мещанству, недолюбливал старик средний класс. Однако Плещеев мягко, но настойчиво показывал: не во всем, ах, далеко не во всем прав был ушедший от нас Герцен. И кто же станет спорить? Ведь ежели бы правота Герцена была несомненной, так не было бы ни кровавой революции, ни выродков-большевиков, ни прочего безобразия. Да что говорить! Исправлять надо историю, исправлять!
Художником обновленного «Колокола» сделался Гриша Гузкин; из Парижа, где временно проживал мастер со своей подругой Барбарой фон Майзель, он присылал эскизы обложек и заставки к ударным статьям. Так, большим успехом пользовалась обложка, на которой был изображен Кремль, а на шатровом куполе Боровицкой башни державным стягом реяла стодолларовая купюра.
— Остроумно! И как верно! Вот ведь устроился Плещеев! — вздохнул Чириков на заседании редколлегии журнала «Европейский вестник». — Конечно, с мировым именем художника для обложки достать — это вам не фотографии клеить. Дима, ты бы поговорил с теми, кто не разъехался. Стремовский, Струев, Дутов есть еще имена. Спрашивай, не стесняйся — они только вид делают, что для вечности творят, а деньги на пиво всякому нужны.
— Деньги, — сказал Дима Кротов, — кончились.
— Как это — кончились? Нам из фонда Толстого пятьдесят штук перечислили.
— Так мы вам машину купили.
— Без машины главному редактору невозможно, — резонно сказал Чириков. — Мне что, в метро прикажете кататься? А на презентации нового искусства как приезжать?
— Зарплату платить нечем.
— Надо в «Открытое общество» обращаться. Обязаны помочь. Басманов человек адекватный.
— А еще советуют к Михаилу Дупелю, в фонд «Реальная политика». Он, говорят, поддерживает свободную мысль.
— Идти просить, — Чириков скроил гримасу. — Сколько можно унижаться, Димочка?
— Так ведь для демократических же целей, Виктор Сергеевич. На благо свободе слова. Дупель даст — он сам демократ.
— Еще бы, конечно, даст: он губернатором Сургута стать хочет. Нефть качать станет вообще без контроля. Ну пусть денег даст, а мы его губернатором всей Сибири сделаем. Ладно, пиши заявку, схожу на поклон. Работать надо! Быстро поднять материал по Сибири. Что там у нас? Ермак, Колчак?
— Собчак? — предположил Дима, по обыкновению суетясь и бесцельно передвигая предметы по столу. — И хан Кучум, по-моему, тоже оттуда. Может быть, с Татарстаном связать?
— Дима, опомнись. Значит, так. Крупно: Колчак — Дупель. Курсивом: Свободная Сибирь. И ниже: семьдесят лет террора не уничтожили сибирскую породу.
Чириков говорил о неизбывной сибирской породе, а сам думал, что уцелела не только она — российская порода как неделимое целое, как специальное государственное образование тоже не претерпела изменений. Вся система отношений и связей — только по видимости разрушена; на деле-то, как выпрашивал он, Витя Чириков, прогрессивный журналист, ставки и гонорары у инструкторов ЦК и Министерства печати, так и выпрашивает, только вывески учреждений поменялись. Эх, думал Чириков, где ваши обещанные свободы — мол, пиши, Витек, что душа просит! Давай, шпарь во всю ивановскую! Вот уперлись в стену — пожалуйста! Деньги, все деньги проклятые. Так ведь есть же они, деньги эти, точно знаю, что есть! Где, например, те пять миллиардов долларов, что Валютный фонд в Россию перевел? А? То говорили: Центробанк-де получил. А то говорят: Центробанк-де денег не получил. Что, под диван завалились эти пять миллиардов, что ли? Сперли! Вот эти самые дупели и попятили. Да разве только эти пять миллиардов, поддержал шефа энтузиаст Дима Кротов, гораздо больше, если уж все припомнить. А помните, еще и Мировой банк нам переводил средства и вот эти еще, название ихнее забыл, тоже переводили. И где же все бабки? — кипятился Чириков, где лобанчики? Баксы где? Вы о какой свободной прессе мечтаете, ворюги, если душите печать — а деньги в карман суете? Нет, ничего не изменилось в державе. Опять, опять приходится стоять с протянутой рукой! Что же мне, журналисту свободной газеты, убеждениями торговать? Дима Кротов опасливо косился на главного: тот покраснел и сильно возбудился. Нет, нельзя в таком настроении идти в фонд к Дупелю — не поймут. Слава богу, неуемный темперамент Чирикова находил выражение как в журналистике, так и в пародийных стишках и версификациях, к которым он приучился со времен студенчества. Свое раздражение на неизбывность российского ворья и финансового произвола он переложил на бумагу и, переиначив известный реквием сентиментального поэта девятнадцатого века, сложил следующие вирши:
Написал — и написал, и на душе стало легче, и посмеялись в редакции, и силы нашлись: в самом деле, стихи стихами, а жить-то надо — требуется идти и просить, и кланяться, и клянчить. А как же! Даром вам денег никто и никогда не даст.
Пока они обсуждали, к кому обратиться за деньгами, как поубедительнее состряпать заявку, в журнале «Дверь в Европу» Яков Шайзенштейн и Петр Труффальдино высмеивали консервативную позицию «Бизнесмена».
— Игнорируют перформанс художника Педермана? Им, может быть, Репин нравится? Или еще какое старье? Не понимают, что современное искусство — это локомотив бизнеса. На Тофика Левкоева ориентируются? А на Ротшильда почему не хотят? Может, не слышали про такого? Или чеченские банки надежнее? Искусство привлекает настоящие инвестиции — мировые! Вот, допустим, в Бильбао построили Музей современного искусства — и что же? Из никому не нужного баскского городка Бильбао сделался мировой столицей! Теперь любой туда едет и с собой денежки везет. Так-то! Погодите, еще в Тайване филиал Гугенхайма откроют, и в Эрмитаже тоже собирались. Понемногу выходим из спячки. Сибирь освоим, Поволжье. Построим в Тольятти, рядом с автомобильным заводом, музей современного искусства — повесим там полотна Ле Жикизду и Джаспера Джонса: пусть тольятчане (или как их там называть, аборигенов этих) любуются. А одновременно повалят туда туристы, толпами повалят. Из Магадана примчатся в Тольятти на современное искусство смотреть. Думаете, не примчатся? А куда они еще смогут из Магадана поехать —
