соотношении: 1/8 отводилась аскетической голове, остальные же 7/8 были отданы под упитанное тело. И если черты лица демонстрировали спешку и порыв, то тело, напротив, никуда не торопилось.
Порассуждав о последнем шансе России, Борис Кириллович вошел в бодрое расположение духа и усадил гостей вкруг обеденного стола. Не зря в Европе это считается искусством: попробуй удачно разместить амбиции и характеры. Розу Кранц он постарался усадить так, чтобы та оказалась вне поля зрения Ирины, Сергея Татарникова подальше от Клауке, Диму Кротова поближе к Голде Стерн, а подле отца Павлинова оставил свободный стул на тот отучай, если появится Люся Свистоплясова. Как непросто все в нашем кругу, думал он, хорошо хотя бы, что люди все интеллигентные и не создают лишних проблем. Два пустых стула были припасены для важных гостей, которые опоздают. Подали холодец, выбрали тему для беседы, такую, чтобы представляла русско-немецкие отношения, попробовали то и другое — как будто все в порядке. Обкатали одну фразу, другую — как будто работает. Отец Николай восхитился холодцом. Кузин откинулся на спинку стула, налил себе рюмку; неплохое вино; что ж, пусть Клауке видит, что и в Москве можно поставить на стол достойную этикетку. Неплохо, совсем неплохо складывается.
— Русский профессор, — сказал Борис Кириллович, стараясь не глядеть на полные ноги в красных чулках, но не глядеть не мог. Роза Кранц, как нарочно, отодвинулась от стола и положила ногу на ногу. Невероятные бедра ее, окрашенные пронзительным кармином, звучали в комнате тревожной нотой. Хорошо бы Ирина не услышала эту ноту, думал Борис Кириллович и в то же время развивал свою мысль, — русский профессор выполняет в России прежде всего роль учителя, культуртрегера, если угодно.
— Ах, вы даже употребляете немецкое слово?
— Половина русского словаря составлена из немецких слов.
— Правда? — восхитился немец.
— Абсолютная, — утвердила Голда Стерн.
— Русские легко усваивают чужие слова, — подхватил Дима Кротов. — Такая уж нация! Собственно славянских слов в русском языке немного. Все — заемные.
— О нет! — сказал вежливый немец, — о найн, найн!
— Я докажу вам!
— О, я никогда не поверю!
— Считайте сами: шлагбаум, бутерброд, дуршлаг, пакгауз, брандмейстер — вот уже и пять!
— Но не половина словаря, герр профессор.
— Это только начало, продолжим. — Кузин возбудился и рукой стал рубить воздух, как всегда, когда спорил. Сейчас он мысленно представлял своего заклятого оппонента, славянофила Ломтикова: как бы тот отреагировал, интересно. Можно вообразить, как бы того перекосило. — Продолжим: марка, фейерверк, гавань, гроссбух, почтамт (ведь министерство — «амт» по-немецки?). Характерно то, что все эти слова, подчеркиваю, цивилизационные. То есть усваивалось то самое строительное, формующее начало, которого здесь не хватает, — говоря это, Кузин мысленно выделил главные слова курсивом, так как он привык делать в статьях, подчеркивая мысль. — Цивилизационные, образующие конструкцию, дающие вещи форму, — все эти слова в нашем языке немецкие. Бухгалтер, комендант, бюстгальтер. Я уже и со счета сбился — а ведь их не перечесть: крейсер, вахтер, шмайссер.
— Шмайссер — тоже есть русское оружие?
— Ну автомат такой.
— Ah, so.
— Цукерброт, блокгауз, гауптвахта, лагерь, блокпост, юнкер.
— Это уже двадцать два!
— Их тысячи! Десятки тысяч! Этимология некоторых слов поразительна! Вот, допустим, слово «изба». Вы знаете, что такое изба, герр Клауке?
— Это маленький деревянный русский дом.
— Да, но название у него немецкое! Русскому мужику немецкие строители показывали на здание и объясняли: das ist Bau! Это есть дом! Вот из этого «ист бау» и вышла русская изба. Повторить мужик, конечно, не мог и переиначил по-своему.
— Немецкий очень трудный язык для славян.
— Но ведь я почти научился, герр Клауке!
— Вы, Борис, интеллектуал.
— Только труд, Питер, труд, которого в России не знают. Лень, вольница, произвол — но не культура труда.
— Ah, ja
— Я не сказал главного, герр Клауке. Вы знаете, что в русском языке никогда не было слова «любовь»? Оно появилось только от немецкого Liebe!
— А что говорили раньше?
— Говорили: жалею. Вместо «люблю» говорили «жалею».
— Мне жаль вас, Боря, — сказала Голда Стерн.
Роза Кранц шевельнула красной ногой, но не сказала ничего.
— Ah, so. — Клауке несколько обалдел. Такого от России он не ожидал. Ему стало жалко эту страну, и он спросил себя, значит ли это, что он ее любит. В каком-то смысле да, подумал он.
Борис, довольный последней репликой, огляделся. Вечер, бесспорно, удался, все получилось так, как и должно получаться в интеллигентных профессорских домах, у образованных людей среднего класса, знающих западную культуру и обиход. Без лишней роскоши, да и не можем мы себе этого позволить, но аккуратно, достойно, интересные гости, хорошая закуска. Получилось. Когда Клауке принимал их у себя в Геттингене, было нисколько не лучше. Ну, конечно, такой ветчины здесь не достанешь, но в целом стол хорош. Ирина — молодец.
— Положить вам холодец, герр профессор? — спросила тем временем Ирина и наплюхала Клауке в тарелку заливного мяса и хрену сверху положила.
— И непременно шабли, — сказал Борис и звякнул бутылкой.
— Я вот вам еще пельменей положу, герр профессор. Наши, сибирские.
Сергей Ильич Татарников, щурясь поверх дыма папиросы, обратился к Кузину:
— А вы знаете, откуда взялось слово «пельмени»? Русские китобои на Командорах кормили пельменями американцев, а те облизывались и кричали: «Full menu!». Еще бы — бульон, мясо, хлеб, и это все разом — конечно, полное меню! Повторить за американцами русские китобои не могли — и их дикарское произношение — «пельмени» вместо «фул менью» — так и прилипло к продукту.
— То есть даже исконные русские блюда называются по-европейски? — Борис привстал.
— Именно!
— Поразительно!
— Именно что поразительно!
— То есть, иными словами, самые ключевые, базовые понятия русского языка взяты с Запада!
— Удивительно, а?
— Интересно, есть ли русское слово, которое было бы русским? Казалось бы, что может быть более русским, чем название традиционного русского блюда? И на тебе! Что выходит на поверку? Что же остается славянофилам?
— Действительно, что? Кое-какие пельмени, возможно, останутся.
— Но это ведь будут уже не те пельмени, не те!
— Да бросьте вы дурака валять! Не русское это блюдо — пельмени! Китайское!
— Как — китайское?!
— Китайское, не сердитесь, пожалуйста, безграмотный вы человек.
Татарников долго сдерживался, теперь его было не остановить. Он поймал безумный взгляд Ирины Кузиной, взгляд-мольбу. Ведь не хотели тебя звать, кричал этот взгляд, но позвали, напоили, так помолчи, не пугай гостя. Татарников встретил этот отчаянный взгляд холодным прищуром водянистых глаз, ему безразлична была судьба Кузиных, их отношения с Клауке. Да и Клауке ему был безразличен.
— А знаете, герр профессор, почему Азовское море называется Азовским?
— Почему? — Клауке заинтересовался.
— Потому что, когда Екатерине доложили про море, она сказала: «А, зоу». Она ведь была немка.
