обращаться будут нормально.
– Я тебя люблю, – сказала Джун, вставая с постели. Она снова подошла к нему и обняла, положив подбородок ему на плечо. И повторила: – Я тебя люблю.
Гриффин гадал, как много известно полицейскому. Было ли ему поручено просто наблюдать – и сообщить, если они попытаются улизнуть в аэропорт? Или он смотрел на пару на балконе и видел двух убийц?
Что он скажет Джун? Он поймал руку, гладившую его грудь. Сжал ее пальцы, надеясь, что она примет этот жест за выражение любви, в которой он еще не был готов признаться. Она поцеловала его в ухо.
– Ну? – сказала она.
– Я тоже тебя люблю. Очень.
Полицейский закурил сигарету. Считала ли Джун, что он элемент романтической обстановки? Или она его даже не видела?
– Ты один из самых лучших мужчин, которых я встречала.
– Ты меня совсем не знаешь.
– Я не знаю, что бы я без тебя делала после смерти Дэвида.
– Я лишь выказал немного сочувствия.
– Иногда я думаю о том вечере, когда убили Дэвида, о том вечере, когда ты позвонил ему. А если бы ты погиб в тот вечер, если бы на тебя напали?
– Я припарковал машину на улице.
– А если бы нет? Если бы ты оставил машину на стоянке за кинотеатром, могли бы убить тебя, а не Дэвида. Такое могло случиться.
– Возможно. Это могло случиться и с кем-то другим. Ни со мной, ни с Дэвидом.
– Допустим, это случилось бы с тобой. Тебе не обязательно было приходить на похороны Дэвида, но ты пришел. Я точно знаю, что не пошла бы на твои похороны после одного телефонного разговора. Но в глубине души я чувствовала бы себя ужасно от мысли, что, не скажи я, что Дэвид поехал в Пасадену, ты не поехал бы туда и остался бы жив.
– Ты была бы лишь инструментом моей судьбы, а это от тебя не зависит.
– Но дело в том, что ты сделал больше, чем должен был. И я уважаю тебя за это. Действительно уважаю.
– От уважения до любви далеко.
– С тобой интересно, и ты богатый. Это тоже важно.
– Я думал – я толстый.
– Я тоже толстая.
Она снова поцеловала его в ухо. Полицейский ушел в сторону бара.
– Ты была влюблена в Дэвида?
– Да.
– Тогда, может быть, влюбляться в меня еще слишком рано.
– Я знаю. Но это то, что я чувствую, и мне наплевать, что могут подумать.
– Я не говорю о других людях. Я говорю, как трудно разобраться в своих чувствах после того, что тебе пришлось пережить. Это все очень сложно.
– Но ты ничего подобного не пережил, и ты только что сказал, что любишь меня. Что с этим будем делать?
– Мы не должны торопить события.
«Я чудовище, – подумал он. – Я худший на земле человек».
Когда они занимались любовью на этот раз, он полностью ее контролировал, до малейшего трепета, до малейшего изменения пульса. Он управлял ее наслаждением, прикасаясь к ней с немыслимой нежностью. Это его магнитное поле соприкасалось с ее магнитным полем, когда он улавливал кончиками пальцев малейший сдвиг и возвращал его обратно, чтобы накопить напряжение и потом выпустить его наружу. Ее дыхание служило ему индикатором. Она хотела тоже ласкать его, но он не позволял, отчего ее желание только росло. Тем не менее он говорил «нет».
– Почему? – спрашивала она, обливаясь потом; влажные волосы прилипли ко лбу, скрывая глаза с поволокой.
– Еще не сейчас, – отвечал он, суля надежду, как наркотик.
Он подумал о Бонни Шероу. Решила бы она, что он дьявол, раз так гениально занимается любовью с женщиной, которую сделал вдовой? Он и вправду был гениален. А как же иначе, если это последние выходные, которые он проводит с женщиной? Мог ли другой мужчина быть столь бескорыстен по отношению к женщине? Естественно, она его любила. Кто еще мог быть столь щедр? Он подумал: может быть, он занимается любовью, как женщина. Его пальцы творили чудеса, каждый действовал сам по себе, посылая Джун эскадроны любовников. Джун приняла темп, она умела не торопиться. Бонни всегда, казалось, думала о чем-то другом. Почему он никак не может ее забыть?
Воскресенье они провели в отеле и съели по огромному завтраку. Ели папайю с лаймом, яичницу с мексиканской колбасой, бобы и подрумяненные булочки. Пили кофе с шоколадом и корицей. Пошли на пляж и натирали друг друга лосьоном для загара. Взяли напрокат зонтик и спали под ним. Полицейские появлялись несколько раз, но Гриффина это больше не заботило. Он был в клетке, выход из которой находился в Калифорнии. Мексиканская полиция не могла его тронуть, они могли только наблюдать. Ну и пусть наблюдают, подумал он.
Они заказали обед на пляже – мягкие свернутые лепешки тако с рыбной начинкой, авокадо и лаймом. Потом вздремнули и пошли искупаться. Они провели в воде полтора часа, плавая на спине и шлепая ногами по воде вокруг буйков.
– Что это была за идея? – спросила она.
– Какая идея?
– Идея, которую ты хотел обсудить с Дэвидом.
Первый залп допроса? Это Сьюзен Эйвери ее подговорила? Он мог бы сказать, что забыл, но кто в это поверит.
– Я хотел обсудить его японский сюжет.
– Он всегда мне нравился, – сказала она. – Жаль, Дэвид так и не написал…
– Да.
Что он мог еще сказать?
Несколько минут молчания. Недалеко от берега проплывала яхта, и им помахали с борта. Джун лежала на спине и смотрела на туриста с парашютом, привязанного к катеру. Он парил над заливом на высоте многоэтажного дома.
– Мне кажется, я никогда еще не чувствовала себя такой беззаботной, – сказала Джун. – Ручаюсь, ты тоже.
– Наверное, ты права.
– Как долго это продлится?
– Мы уезжаем утром.
– Нет, я имею в виду – надолго ли мы сохраним это чувство?
– Пока не сойдет загар.
– Можно я кое-что спрошу?
– Конечно.
– Как получилось, что у тебя нет девушки?
– У меня она как бы есть. – Он хотел сказать Джун правду.
– Та, которая не смогла пойти на бал?
– Да.
– Она знает, что ты здесь со мной?
– Нет.
– Где она?
– В Лос-Анджелесе.
– Почему ты не с ней?
