На которую свой перстень он ни надевал, Видя: снова недостойна, — снова продавал. С огорченьем удаляя с глаз своих рабынь, Шах прославился продажей молодых рабынь. Хоть кругом не уставали шаха осуждать, Не могли его загадки люди разгадать. Но в покупке и продаже царь, от мук своих Утомившись, утоленья страсти не достиг. Он, по воле звезд, супругу в дом ввести не мог, И рабыню, как подругу, в дом ввести не мог. Провинившихся хоть в малом прочь он отсылал, Добродетельной рабыни, скромной он искал. В этом городе в ту пору торг богатый был, И один работорговец шаху сообщил: «От кумирен древних Чина прибыл к нам купец С тысячей прекрасных гурий, с тысячей сердец. Перешел он через горы и пески пустынь, Вывез тысячу тюрчанок — девственных рабынь. Каждая из них улыбкой день затмит, смеясь, Каждая любовь дарует, зажигает страсть. Есть одна средь них... И, если землю обойти, Ей, пожалуй, в целом мире равных не найти. С жемчугом в ушах; как жемчуг, не просверлена. Продавец сказал: «Дороже мне души она!» Губы, как коралл. Но вкраплен жемчуг в тот коралл На ответ горька, но сладок смех ее бывал. Необычная дана ей небом красота. Белый сахар рассыпают нежные уста. Хоть ее уста и сахар сладостью дарят, Видящие этот сахар люди лишь скорбят. Я рабынями торгую, к делу приучен, Но такою красотою сам я поражен. С веткой миндаля цветущей схожая — она Верная тебе рабыня будет и жена!» «Покажи мне всех, пожалуй, — шах повеселел. — Чтобы я сегодня утром сам их посмотрел!» Тот пошел, рабынь привел он. Шах при этом был, Осмотрел рабынь, с торговцем долго говорил. И, хоть каждая прекрасна, как луна, была, Но из тысячи — прекрасней всех одна была. Хороша. Земных красавиц солнце и венец, — Лучше, чем ее бывалый описал купец. Шах сказал торговцу: «Ладно! Я сойдусь с тобой! Но скажи мне — у рабыни этой нрав какой? Знай, купец, когда по нраву будет мне она, И тебе двойная будет выдана цена...» Отвечал купец китайский шаху: «Видишь сам — Хороша она, разумна, речь ее — бальзам. Но у ней — дурная, нет ли — есть черта одна:
