Домогательств не выносит никаких она. Видишь ты: тюрчанка эта дивно хороша, Истинно она, скажу я, во плоти душа. Но откроюсь я: доныне, кто б ни брал ее, Вскоре — неприкосновенной — возвращал ее. Кто б ее ни домогался, шах мой, до сих пор, Непреклонная, давала всем она отпор. Коль ее к любви хотели силою склонить, На себя она грозила руки наложить. Нрав несносный у рабыни, прямо я скажу, Да и сам, о шах, придирчив ты, как я гляжу. Если так ты непокладист нравом, то навряд С ней дела пойдут, о шах мой, у тебя на лад. Если ты ее и купишь и к себе возьмешь, То, поверь, ко мне обратно завтра отошлешь. Прямо говорю — ты эту лучше не бери, Из моих рабынь другую лучше присмотра, Если выберешь согласно нраву своему, То с тебя я за покупку денег не возьму». Шах всю тысячу красавиц вновь пересмотрел, Ни одной из них по сердцу выбрать не сумел. Вновь он к первой возвратился. В сердце шаха к ней С каждым взглядом страсть живая делалась сильней. Полюбил ее, решил он в дом рабыню взять, Хоть не знал еще, как в нарды будет с ней играть. Раз увидев, не хотел он расставаться с ней. Ласково решил он мягко обращаться с ней. Он свою предосторожность в сердце усыпил, В нем любовь возобладала, деву он купил. И велел он казначею заплатить скорей Серебром за ту, чьи ноги серебра белей. Чтоб убить змею желанья, взял рабыню он, Но ему разлуки с нею угрожал дракон. Периликая, в гареме шахском поселясь Как цветок на новой почве в доме прижилась. Как бутон, она раскрылась — в ярких лепестках, Но ни в чем ее влюбленный не неволил шах. И в домашние заботы вся погружена, Исполнительной хозяйкой сделалась она. Все она в своих покоях двери заперла, Только дверь одна — для шаха — отперта была. Хоть вознес ее высоко шах, как кипарис, Но она, как тень, клонилась головою вниз, И явилась та горбунья и взялась ей льстить, Чтоб согнуть тростник высокий и ее сгубить. Что ж рабыня? Волю гневу тут дала она; Разбранив в сердцах, старуху прогнала она. «Я невольница простая, не царица я, Быть не госпожой, служанкой доля здесь моя!»
