уговорит меня подменить его, то сумеет от меня избавиться. Потом, когда я прижал его, он проговорился, что давно пытался меня убить, но я был так взвинчен, что не обратил внимания на главное. Я не спросил у него, откуда Никита узнал о готовящемся покушении. Это ведь не мать его убила, верно? Опять постарался ваш верный Аким?
– Ты никогда ничего не докажешь, – улыбнулся сенатор. – Но признай, что получилось все на редкость удачно… сынок.
– Я вам не сын! – вскинулся Александр.
– Конечно, сын, – отозвался граф. Чем больше Александр выходил из себя, тем спокойнее делался Строганов, и тем насмешливее становилась его улыбка. – Или твоя мать еще тебе не сказала? Ты не имеешь никакого отношения к своему так называемому отцу.
Однако сенатор недооценивал Александра, если думал, что его можно сразить так просто.
– И что? – с ожесточением спросил молодой человек. – Что дальше? Вы, чужой человек, подходите ко мне, говорите, что вы мой отец, – и чего вы ждете? Чтобы я разрыдался от счастья? Чтобы кинулся вам на грудь? Что вы сделали, чтобы заслужить это право – право называться моим отцом? Не считая того, что жили с моей матерью… Но и тут вы были не один, и прекрасно это знаете!
– Ты мой сын, – твердо сказал Строганов. – Говори что угодно, но у тебя мое упорство, мои черты характера. Ты такой же злопамятный и такой же привязчивый, как я. – И граф пустил в ход последний довод: – Неужели ты думаешь, я стал бы тратить столько усилий на совершенно постороннего человека?
– Думаю. Особенно когда впереди нет ничего и никого, а околевать в одиночестве совсем не хочется. Ведь не хочется же, а? – мстительно прибавил Александр, заметив, как дрогнули черты графа. – Почему бы вам не признать свою дочь, Елену Васильчикову? Почему это должен быть именно я?
– Дочь умалишенной? – презрительно уронил граф. – На что она мне? Конечно, я выделю ей содержание, в пределах разумного, но…
Александр расхохотался. Потом посмотрел на револьвер, который до сих пор держал в руке, и сунул его в карман.
– Положительно, я счастливый человек! – с вызовом проговорил молодой человек. – У меня трое отцов, и я имею право выбирать родителя, хотя считается, что это невозможно. – Его глаза сверкнули. – Ну так вот, зарубите себе на носу, граф: вы – последний, кого я согласился бы признать своим родственником. Первый мой отец – генерал Корф, который меня воспитал, который дарил мне солдатиков, играл со мной и сидел рядом, когда я болел. Второй отец – покойный государь, который никогда не делал мне ничего плохого и за которого я отдал бы свою жизнь до последней капли крови. А вы мне никто, я вас презираю и отрекаюсь от вас. И вы ничего не сможете с этим поделать!
– Ты от меня отрекаешься? – возмутился сенатор. – Мальчишка! Что за вздор? Постой, ты что, всерьез решил, что я хотел тебя убить? Но я же только и делал, что защищал тебя! И если бы Аким задержал тебя сейчас, неужели думаешь, что я позволил бы ему причинить тебе хоть малейший вред?
– Нет, – отрезал Александр, – вы не меня защищали. Вы предатель и заговорщик, вы составили заговор против государя, использовав наивных, восторженных людей, которые вам поверили. Вы убили несчастного Петрова, который вам доверился, сочтя вас честным человеком. Вы убили его мать и ее служанку, вы убили Никиту, отделались от кухарки Саввиной, если таково ее настоящее имя, вы хладнокровно послали на казнь исполнителей вашей воли и, уверен, до последнего убеждали их, что они отделаются легким наказанием. Вы пытались убить Амалию, – барон стиснул челюсти, – причем не один раз. И удивляетесь, почему я не хочу иметь с вами ничего общего? Вы мне отвратительны! Я скорее признал бы родным отцом последнего крестьянина или какого-нибудь пьяницу лакея, но не вас!
– Постой, – пробормотал Строганов в явном волнении, – погоди! Дай же мне наконец… – Граф рассмеялся надтреснутым, старческим смехом. – Я имею право на защиту? Черт возьми, даже у этих гнусных нигилистов, которые чуть не убили тебя, были защитники!
– Они чуть не убили меня, потому что вы послали их, – возразил Александр. – Вы стояли за ними и тайно их направляли. Зачем? Что такого вам сделал покойный государь?
– Зачем? – взвился Строганов. – А зачем дворянство разорено? Зачем старые крестьяне втихомолку вздыхают о крепостных временах? Зачем всякие хамы рвутся в миллионщики, а потом, разбогатев, лезут во власть и заводят такие порядки, что от них тошнит? Это все сделал он, Александр Николаевич! Он освободил крестьян и тем самым разорил дворян, он завел либерализм, от которого никакого проку, он дал хамам власть! И если бы он прожил дольше, бог знает, до чего бы мы дошли! Думаешь, я один желал его смерти? Ну так вот, ты очень сильно заблуждаешься! Нас много, и куда больше, чем думают!
– Замечательно, – презрительно промолвил Александр. – Давайте теперь стенать о временах рабства, когда людей продавали как скотину. А я почему-то склонен верить, что человек не скотина.
– Еще один либерал… – пожал плечами Строганов. – Господи, да когда же вы все наконец поймете, что эта страна проклята Богом и что тут никогда ничего не бывает, как у людей? Черт возьми! Кто и что было у Европы – Наполеон, Жанна д’Арк, Римская империя, Столетняя война, Возрождение, морские открытия, рыцари, замки, наконец! А у нас – татарское иго, рабство, лень, воровство и неистребимое холуйство. Но и тут можно жить, уверяю тебя, и прекрасно, если уважать в рабах их желание быть рабами, не требовать трудолюбия от лодырей, а воров наказывать не слишком строго. Потому что у хаоса есть свой порядок, который обычному порядку не понять!
Лицо графа побагровело, он задыхался от волнения. Но на Александра все его слова не произвели никакого впечатления. Голос его, когда молодой человек заговорил, звенел металлом:
– И во имя вашего хаоса вы убили великого государя, студента Николая Петрова, которому было всего двадцать с небольшим, его мать, их служанку, пятерых нигилистов, по крайней мере, один из которых проявлял недюжинные способности в науках, Никиту Васильчикова, а теперь Саввину? Что вы пытаетесь мне доказать? Что их жизни ничего не стоят? Что они сами виноваты в том, что доверились вам? Что вы имели право? Вы никогда мне этого не докажете, потому что я видел, как умирал государь, я только что видел, как кончили свою жизнь несчастные, обманутые вами люди. Да за то только, что вы пытались сделать с Амалией, вы заслужили куда худшей участи, чем они!
– Уверяю тебя, я тут ни при чем! – с жаром воскликнул Строганов. – Я даже не подозревал…
– Неужели? Хотите сказать, не вы приказали Саввиной отравить Амалию, понимая, что вскоре мы с ней отыщем вот этот дом? Не вы изобрели фокус с подложными записками, чтобы нас разлучить?
– С какими еще записками? – изумился сенатор, и изумился так искусно, так искренне, что его крестник чуть не дрогнул. Но преждевременная искра торжества, мелькнувшая во взоре Строганова, выдала его.
– Вы подлец, – с горечью сказал Александр. – Но довольно. Один раз вы торжествовали, когда государь вышел из кареты. Ему надо было сразу же после первого взрыва возвращаться во дворец, но он велел остановиться. Потому что испугался, но не за себя, а за меня. – Молодой человек закусил губу. – Вам повезло, бесчестный вы человек, что в тот день государя сопровождал я. Иначе вы бы не добрались до него. Но я не дам вам добраться до Амалии. Слышите? На сей раз вам придется отступиться!
– Так это все из-за нее? Послушай, мой мальчик, я никогда не думал, что эта особа так тебе дорога. Честное слово…
– Не смейте так ее называть! – вскипел Александр.
– Хорошо, – пожал плечами граф, – я больше не буду вам докучать. Но ты должен убедить мадемуазель Тамарину оставить ее расследование. Генерал Багратионов не был нашим сторонником, а теперь он глава особой службы, и если Амалия пойдет с рассказом о своих подозрениях, о дневнике осведомителя и 16-м доме, мне придется принимать меры.
– Нет, – холодно сказал Александр, – меры приму я. В подвале я нашел часы убитого Николая Петрова. Когда вы прятали там его труп, то не заметили, как раздавили их, и они остались лежать на полу. Эта улика способна упечь вас на каторгу, потому что, если дойдет до суда, я первый дам против вас показания. Подумайте над моими словами хорошенько и не смейте докучать ни мне, ни моей жене, ни ее родным. Более того: я не желаю больше никогда вас видеть. Ваши деньги мне не нужны и никогда не были нужны. Можете завещать их хоть китайскому мандарину, хоть варшавскому раввину, мне все равно. И благодарите бога, что вы когда-то были дороги моей матери, не то я обошелся бы с вами куда круче. Так, как вы заслуживаете!
И, сочтя, что все уже сказано, Александр двинулся к двери.
