Он не чувствовал себя таким наполненным жизнью уже два года.
Горькая правда заключалась в том, что хотя Дэймону и нравилось дразнить Эль, заставлять ее сердиться, он предпочел бы вместо этого вызвать ее радость. И не было большего наслаждения, чем снова слышать ее смех, тот смех, которым она так щедро одаривала его во время их недолгого романа.
В памяти вдруг ярко вспыхнули две волшебные недели, которые он провел с ней в имении ее тетушки. Он вспомнил, как заразительно смеялась Эль, выиграв забег на лошадях. Вспомнил Дэймон и ее страстную реакцию в ответ на жаркий поцелуй, которым он наградил ее за победу…
Предавшись этим ненужным воспоминаниям, он почувствовал, как его охватывает нежность – опасное чувство, Дэймон знал это очень хорошо. «А сегодня еще и страсть», – подумал он, вспоминая утренний эпизод, когда Элеонора, совершенно забывшись, растаяла в его руках. Он не мог не отдавать себе отчета в том, что чувствует к ней неодолимое влечение и что ее сегодняшняя капитуляция вызывает в нем чувство гордости.
Она так старалась сделать вид, что ей все безразлично, но на самом деле, конечно же, наслаждалась его поцелуями, и в этом он был абсолютно уверен. Даже сейчас, два года спустя, между ними все еще пылал неудержимый костер, который был по-прежнему чрезвычайно опасен.
Дэймон понимал, что если бы он был мудрее, то подавил бы в себе даже ничтожное влечение, которое он испытывал к Элеоноре, и сосредоточился на том, как расстроить ее зарождающийся роман с принцем – этим похотливым сластолюбцем.
Вскоре Дэймону стало ясно, что Элеонора больше не намерена поддерживать с ним разговор. С принцем Лаззарой она, напротив, очень охотно обменивалась фразами, с радостью приняв его любезное предложение посетить вместе с ней главную лондонскую кондитерскую – кафе Гюнтера на Беркли-сквер, где они могли бы отведать классическое мороженое, а также мороженое с добавлением фруктов, которым славилось это место.
Однако когда компания покинула здание пассажа и направилась к карете его высочества, возникла непредвиденная проблема с их дальнейшим передвижением. Дело в том, что ландо принца оказалось безнадежно зажатым среди уймы других передвижных средств. Очевидно, чья-то телега, груженная репой, рассыпала по дороге часть груза, тем самым, заблокировав большую часть дороги, что, в свою очередь, вызвало пробку и перебранку между погонщиками, торговцами и кучерами.
Энергично жестикулируя, принц Лаззара умолял донну Элеонору немного потерпеть, пока он не разузнает, в чем тут дело.
– Конечно, ваше высочество, – быстро произнесла она, успокаивающе улыбнувшись.
Однако она была явно не в восторге оттого, что вынуждена в ожидании стоять на тротуаре рядом с Дэймоном, пусть даже под присмотром служанки. Элеонора хранила ледяное молчание, пока Дэймон с интересом наблюдал за нарастающей перепалкой между возницами, размышляя, следует ли ему вмешаться и попытаться предотвратить назревающую драку.
Совершенно случайно он увидел, что Лаззара, переходя улицу, попал в довольно неприятную ситуацию. Маленький темноволосый человек помчался за принцем и, поравнявшись с ним, бесцеремонно толкнул его на мощенную булыжником дорогу. Затем быстрым движением руки негодяй залез внутрь его камзола и извлек оттуда какой-то предмет, по виду похожий на кожаный кошелек.
Все произошло в мгновение ока. Лаззара лежал, неуклюже растянувшись, его лицо искривилось от пережитого шока и гнева, а карманный воришка что есть мочи мчался прочь. Моментально отреагировав, Дэймон со всех ног бросился в погоню за вором, в то время как встревоженная Элеонора, негромко вскрикнув, поспешила на помощь принцу.
Потеряв вора в толпе, Дэймон возвратился и обнаружил, что Элеонора на коленях стоит возле Лаззары. Она бережно помогала ему подняться на ноги, и ее обеспокоенность казалась искренней.
– Вы не пострадали, ваше высочество? – поинтересовался Дэймон с дружеским участием.
– О нет, – раздраженно бросил итальянец. – Мой кошелек! Этот подлец украл его. – Он разразился обильным потоком итальянских ругательств, которые, насколько было известно Дэймону, означали «черт», «мерзавец», а затем прибавил несколько еще более крепких словечек, поминая негодяя совершенно уж неприличной руганью.
Но потом, очевидно, вспомнив, что он не один, высокопоставленный вельможа оборвал тираду на полуслове.
– О, тысяча извинений, моя синьорина. Мне так стыдно за свои слова. Брань не для ваших нежных ушей.
При упоминании о ее нежных ушах Элеонора воздержалась от улыбки. Хотя когда ее взгляд случайно встретился с взглядом Дэймона, он увидел в ее голубых глазах искорки смеха. Однако она тут же снова стала серьезной.
– Ничего страшного, ваше высочество. Когда вы говорили на своем родном языке, я пропустила мимо ушей большую часть того, что вы сказали. В любом случае я, конечно же, слышала слова и похуже от моего брата и его друзей. Я ведь не вела столь же уединенный образ жизни, как женщины в вашей стране.
Несмотря на ее примирительный тон, лицо Лаззары стало ярко-красным. Поднявшись, он стряхнул с себя пыль, а потом помог встать Элеоноре. Наверняка он был сильно смущен тем, что в очередной раз предстал перед ней в невыгодном свете.
То, что он вынужден, был произнести дальше, очевидно, смутило его окончательно.
– Я сожалею, донна Элеонора, но теперь мы не сможем пойти в кафе, дабы удовлетворить ваше желание отведать мороженое. Мне совершенно нечем расплачиваться!
Непринужденно улыбнувшись и смахнув с юбок пыль, она не колеблясь, произнесла:
– О, не волнуйтесь, у меня хватит средств, ваше высочество. Мне было бы приятно заплатить за чай и мороженое.
Лаззара напрягся. Дэймон заметил, что Элеонора мгновенно поняла свою ошибку. Было очевидно, что она, сама того не желая, задела самолюбие гордеца.
– Ваше высочество, умоляю, пусть угощение будет за мой счет, – немедленно пришел на выручку Дэймон. – С вашей стороны было великодушно разрешить мне присоединиться к этому увлекательному походу за покупками. И самое меньшее, что я могу сделать, это ответить любезностью на любезность.
Было видно, что в душе принца происходит борьба между его уязвленным самолюбием и возможностью наслаждаться компанией Элеоноры еще какое-то время. И последнее победило. Резко поклонившись, он предложил Элеоноре взять его под руку.
Дэймон последовал за ними: дальнейшему продвижению ландо к тому времени уже ничего не препятствовало, благодаря стараниям лакея, которому чудесным образом удалось расчистить путь.
Внутри экипажа, устроившись напротив парочки, Дэймон нахмурился, осененный неожиданной догадкой. Лицо карманного воришки было оливкового цвета, что так характерно для людей, живущих на берегу Средиземного моря. Это могло быть серьезной зацепкой для того, чтобы заподозрить в совершении кражи одного из соотечественников Лаззары. Не говоря уже о том, что, по всей видимости, это был человек, хорошо знакомый с принцем и с его привычками, в том числе с его привычкой класть кошелек в определенное место.
Хотя, возможно, это был и совершенно незнакомый воришка. Вполне вероятно, что он долго наблюдал за иностранным аристократом, когда тот ходил по торговым рядам, и наметил его как легкую добычу, воспользовавшись дорожной суматохой.
И все же казалось очень странным совпадением, что в течение последних двух дней на Лаззару уже дважды обрушиваются ужасные злоключения, если только виной всему не является просто его невезучесть.
Дэймон еще больше насупился, глядя, как Элеонора и принц смеются, почти касаясь, головами друг друга. Его высочество, очевидно, уже полностью оправился от смущения и вновь пустил в ход свои чары.
Вид этой идиллии вызвал в душе Дэймона настоящую бурю, еще большую, чем вид Элеоноры, заботливо склонившейся над лежащим навзничь принцем. Она была слишком уж любезна с Лаззарой, чересчур восприимчива к льстивым речам итальянского ловеласа, и это не могло не нарушать душевного равновесия Дэймона.
Мысленно повторяя клятву, которую он дал себе, Дэймон внезапно пришел к выводу, что его гложет
