Отодвинули к стене стол, растащили стулья. Костя, проверив кассету, нажал клавишу магнитофона.
— Знаменитый ансамбль «Чингизхан»! — крикнул он.
Комнату заполнила напряженная, зажигающая музыка, темп которой стремительно нарастал.
Лена стояла у окна, ее тело — непроизвольно — уже повторяло еле заметными движениями ритм мелодии, а на лице был страх.
К ней одновременно подошли Костя и Муха. И оба смешались.
Первым нашелся Муха:
— Просим, мадмуазель! — И он взял ее за руку, Лена сначала хотела вырвать руку, потом передумала, протянула вторую руку Косте, сказала:
— Пошли, мальчики!
И они трое ринулись танцевать. Им хлопали в такт. Ритм стал захватывать их. Все больше, больше… Дуля, забывшись, крикнул:
— Муха! Давай!
И танец вроде бы незаметно превратился в единоборство Кости и Мухи за Лену. Девочка перелетала от одного к другому. И все трое постепенно поняли смысл своего танца. И уже не могли остановиться.
Поняли это и все присутствующие в комнате. Лариса Петровна быстро подошла к магнитофону, выключила его, сказала шутливо:
— Хватит! Хватит! После плотной еды… Так и до заворота кишок надолго. Может, что-нибудь другое?
Ей на помощь пришел Владимир Георгиевич:
— Константин, — сказал он, — а почему бы тебе не показать нам свое мастерство?
— Не понял, Владимир Георгиевич, — ответил Костя, еще не отдышавшись. — Вы хотите, чтобы я продемонстрировал несколько приемов?
— Где твоя скрипка? — спросил Владимир Георгиевич, — Почему бы…
— Простите, — перебил Костя, — для скрипки я не в форме. Скрипка… — он взглянул на гитару Мухи в углу, — не гитара, И вообще сегодня меня должны развлекать, а не наоборот. В конце концов я именинник, Муха! Ты, правда, по непроверенным агентурным данным, — виртуоз на гитаре. Может быть, для общества…
— Прежде всего для тебя, — серьезно сказал Муха. Он вытер платком вспотевшее лицо, взял стул, поставил его на середину комнаты, сел, обвел всех взглядом, сказал — Жгут! Гитару!
Жгут было рванулся к гитаре, но тут же остановился.
— У самого ноги есть.
Муха взглянул на Жгута, усмехнулся.
— Верно, есть. Я и забыл. Ты теперь не мой. — Он взглянул на Костю. — Его.
Муха медленно поднялся, взял гитару, опять сел на стул, тронул струны.
— Мой кумир — Высоцкий. Посвящается, подчеркиваю, имениннику!
И он запел, блестяще подражая своему кумиру, с характерной хрипотцой и надрывом:
Пронзительная, обнаженная жуть была в этой песне и в ее исполнении. Костя увидел, с каким восторгом смотрит Лена на Муху, и ослепляющая темная ревность опять переполнила его до краев.
пел Муха под надрывный аккомпанемент гитары.
Муха, резко оборвав пение, накрыл струны рукой.
— Виноват. Наверно, не то. Пьянь, поножовщина из-за бабы… Пардон, из-за женщины. Что? — Ухмылка блуждала по его лицу. — Общество шокировано?
И тут вскочила со стула Лена, закричала:
— Не верьте!.. Не верьте ему! Все он врет! Он… Он не такой! Он даже стихи пишет! Муха — поэт!
— Вот это новость! — с восторгом воскликнул Костя. — Может быть, стихотворец нам что-нибудь из последних творений…
— Извольте! — перебил Муха, поднимаясь со стула и ставя гитару к стене. — Как раз сегодня ночью накатил на меня потный вал вдохновения. Встал… — он взглянул на торт, — зажег свечи… — он посмотрел на остов гуся в блюде, — …извлек из хвоста пролетавшего за окном гуся перо, И накайлил стишок. Сейчас изображу..
Муха переменился: стал напряженным, строгим, исчезла его развязность. Он, явно волнуясь, вышел на середину комнаты.
— Опять же, — сказал он, чуть усмехнувшись, — посвящается имениннику.
Муха стал декламировать. С первой же строфы страсть зазвучала в его голосе:
Муха, так же как песню, оборвал декламацию.
