которому только что прописали очки. Он собрал «Харрикейн» не для того, чтобы запускать, а чтобы глядеть на него. Если он полетит, то может упасть и разбиться. А если он разобьется, значит, он плохо его собрал. Риск был слишком велик.
Грегори собрал алый «Харрикейн», лиловый «Спитфайр», оранжевый «Мессершмитт» и изумрудный «Зеро» и ни один не запустил. Быть может, он почувствовал безмолвное удивление матери и истолковал его как разочарование, так как однажды вечером торжественно объявил, что купил «Вампир», что к набору приложен реактивный двигатель и что эту модель он запустит. Джин в очередной раз наблюдала нахмуренную сосредоточенность, бережную точность, пока поблескивающий нож резал волокна бальсовой древесины. Она наблюдала, как клей затвердевает на кончиках пальцев Грегори второй кожей, которую он сдерет в конце дня. Она вдыхала запах грушевого клея и вновь наблюдала хитроумность, благодаря которой хрупкий остов обретал силу и тугую устойчивость. «Вампир» выглядел неуклюжим самолетом — короткий стручок фюзеляжа, киль, подсоединенный к крыльям длинными растяжками. Джин думала, что он похож на поперечный брус… пока Грегори не выкрасил его золотой краской.
Они снимали комнаты на окраине Таучестера в доме, по задней стене которого зигзагами спускалась пожарная лестница. Обычно Грегори не доверял шелушащимся ржавчиной ступенькам и боялся даже крепких площадок, завершавших каждый зигзаг, но теперь он не проявил ни малейшей робости. Они стояли в пятнадцати футах над землей, в двадцати ярдах от них две елки отмечали границу сада, а дальше за живой изгородью лежало открытое поле. Небо по-осеннему бледно-голубое с высокими полупрозрачными полосками облаков, похожими на инверсионный след, легкий ветерок. Идеальная лётная погода.
Грегори снял крышечку с малюсенького алюминиевого двигателя в брюшке «Вампира» и ввел туда бурый цилиндрик твердого топлива. Он продернул дюйм фитилька сквозь дырочку, поднял самолет на уровень плеча за обрубок фюзеляжа и попросил мать поджечь фитиль. Когда фитиль затрещал и забрызгал искрами, Грегори осторожно запустил «Вампир» в приветливый воздух.
Модель планировала идеально, словно стремясь подтвердить, каким тщательным был труд Грегори. Беда заключалась в том, что она продолжала идеально планировать и опустилась на траву внизу, приземлившись целой и невредимой. Вероятно, фитилек сгорел слишком рано и не успел воспламенить топливо, либо топливо было слишком влажным или слишком сухим, или еще что-то. Они спустились с лестницы и подобрали сверкающий золотой «Вампир».
Двигателя в нем не было, была подпалина на папиросной бумаге и отверстие в брюшке фюзеляжа. Джин увидела, как насупился Грегори: двигатель, видимо, выпал при запуске. Сначала они поискали у лестницы, ничего не нашли и продолжали поиски до того места, где самолет приземлился. Затем они возобновили поиски под разными углами к линии полета, пока радиус их поисков не поставил под сомнение конструкторские таланты Грегори, он замолчал и ушел в дом. Ближе к вечеру под неодобрительно хмурящимся небом Джин обнаружила алюминиевый цилиндрик в живой изгороди за елками. С двигателем все было в порядке, двигатель, безусловно, совершил полет. Просто «Вампир» он оставил позади, только и всего.
Грегори перестал собирать самолеты. И вскоре, как показалось Джин, он начал бриться, сменил свои детские очки с мягкими металлическими дужками на очки в роговой оправе; сквозь свои очки в роговой оправе он начал поглядывать на девочек. Не все девочки поглядывали в ответ на него.
Они продолжали убегать даже после смерти Майкла. Подростком Грегори перепробовал десяток школ. В каждой он быстро присоединялся к той безопасной анонимной группе ребят, которые не подвергаются травле, но и не становятся популярными. Никто не мог бы найти в нем что-нибудь отталкивающее, но не было и причин, чтобы он вызвал у кого-то симпатию. Из угла десятка площадок для игр он наблюдал шумное беснование сверстников. Джин помнила, как он в четырнадцать лет сидел в придорожном ресторане, где она была помощницей управляющего. Ресторан седлал шоссе. Грегори сидел за столиком у запыленного зеркального окна и играл в компьютерные шахматы, которые ему подарил Лесли. Доска, на которой не хватало двух пешек, попискивала, сообщая свой ход и язвя противника. Грегори сидел там и благодушно улыбался клетчатой доске, словно одобряя ее человечность. Порой, ожидая, пока компьютер принимал решение, он переводил взгляд на машины на шоссе под ним, на стенающие потоки людей, торопящихся куда-то еще. Он смотрел на них без всякой зависти.
А Джин не смотрела вовсе. Она не отводила взгляда от работы, потому что было так соблазнительно легко посмотреть вниз из окна ресторана и оказаться затянутой в кильватерную струю какой-нибудь семейной машины с палаткой и спальниками на крыше, или какого-нибудь открытого спортивного автомобиля в вихре волос и смеха, или, на худой конец, какого-нибудь грязного фургона, перевозящего уголь из одного графства в другое. Как может Грегори сидеть здесь так флегматично, кивая своему пищащему другу, не захлестнутый волнами проносящихся машин? Ее работа в придорожном ресторане была хорошей, но оставалась она там недолго.
Наконец, когда Грегори стал достаточно взрослым, чтобы его можно было оставлять одного, Джин принялась путешествовать. После смерти ее родителей остались кое-какие деньги и еще больше от Майкла. Грегори убеждал ее потратить их на себя. Теперь, на середине своего шестого десятка, она испытывала желание оказаться где-то еще, где угодно. Она повидала значительную часть Англии, пока растила Грегори; но бегство не засчитывалось как путешествие. Временная подруга объяснила ей, что ее новая потребность была, по всей вероятности, заменой секса. «Разверни свои крылья, Джин», — сказала эта девушка двадцати пяти лет, которая свои разворачивала уже так часто, что перепонка растянулась до толщины папиросной бумаги. Джин подумала, что в большинстве своем вещи не составляют замену другим вещам, они существуют сами по себе. «Мне хочется путешествовать», — ответила она просто.
Исследовать неведомые земли у нее желания не было, и к приключениям ее не тянуло. Вначале она отправлялась на экскурсии по европейским городам: три дня мельтешащих поездок на автобусе с положенными посещениями музеев, три дня заказывания по меню блюд, которые, надеялась она, ее удивят — чаще всего и удивляли. Ездила она одна, и если ей и не хватало Грегори, ощущение одиночества она испытывала редко. Она обнаружила, что компанию ей могут составить самые простейшие вещи: газета, языка которой она не понимала; застойный канал с нефтяными пятнами в обилии радуг; витрина какого-нибудь незатейливого аптекаря или свирепой мастерицы корсетов; уличные углы с запахами кофе, дезинфицирующих средств и мусорных бачков.
Как-то осенью Лесли поведал о куше, сорванном на скачках, и купил ей однодневную экскурсию к пирамидам на «Конкорде». Такое сочетание экстравагантности и банальности: от возбуждения она забыла спросить у дяди клички лошадей-победительниц. Джин позавтракала высоко над буреющими пшеничными полями Англии и перекусила в каирской «Холидей Инн». Ее стремительно протащили через каирский Базар; ей на голову нахлобучили головной убор Лоренса Аравийского для группового снимка и взгромоздили на верблюда, а в заключение показали пирамиды и Сфинкса. Так близко от Каира! А она-то всегда воображала, что Сфинкс угрюмо таится среди сыпучих песков и что Великая Пирамида встает в зыбкой дали над опасным совсем лунным ландшафтом пустыни. Но, чтобы увидеть их, потребовалось только проехать на автобусе через пригород Каира. Одно из Семи Чудес Света оказалось приманкой для однодневной экскурсии.
Где-то над затемненным Средиземным морем, пока самолет сеял и сеял свой свинец,
