Братская ГЭС

И Пушкин, воздевая руку,
а в ней - трепещущую муку,
как дрожь невидимой трубы,
в незабываемом наитье
читал: '...мужайтесь и внемлите,
восстаньте, падшие рабы!»

Они еще мальчишки были,
из чубуков дымы клубили,
в мазурках вихрились легко.
Так жить бы им - сквозь поцелуи,
сквозь переплеעь бренчащей сбруи,
и струи снега, и «Клико»!

Но шпор заманчивые звоны
не заглушали чьи-то стоны
в их опозоренной стране.
И гневно мальчики мужали,
и по-мужски глаза сужали,
и шпагу шарили во сне.

А их в измене обвиняла
и смрадной грязью обливала
тупая свора стукачей.
О, всех булгариных наивность!
Не в этих мальчиках таилась
измена родине своей.

В сенате сыто и надменно
сидела подлая измена,
произнося за речью речь,
ублюдков милостью дарила,
крестьян ласкающе давила,
чтобы потуже их запречь.

Измена тискала указы,
боялась правды, как проказы.
Боялась тех, кто нищ и сир.
Боялась тех, кто просто юны.
Страшась, прикручивала струны
у всех опасно громких лир.

О, только те благословенны,
кто, как изменники измены,
не поворачивая вспять,
идут на доски эшафота,
поняв, что сущность патриота -
во имя вольности восстать!

ПЕТРАШЕВЦЫ

Барабаны,
          барабаны...
Петрашевцев казнят!
Балахоны,
          балахоны,
словно саваны,
               до пят.
Холод адский,
              строй солдатский,
и ОНИ -
        плечом к плечу.
Пахнет площадью Сенатской
на Семеновском плацу.
Тот же снег
            пластом слепящим,
и пурги все той же свист.
В каждом русском настоящем
где-то спрятан декабрист.
Барабаны,
          барабаны...
Нечет-чет,
           нечет-чет...
Еще будут баррикады,
а пока что
           эшафот.
А пока что -
             всполошенно,
мглою
      свет Руси казня,
капюшоны,
          капюшоны
надвигают на глаза.
Но один,
         пургой обвитый,