молчалив и отрешен,тайно всю Россию видитсквозь бессильный капюшон.В ней, разодран, перекошен,среди призраков, огней,плача, буйствует Рогожин.Мышкин мечется по ней.Среди банков и лабазов,среди тюрем и сиротв ней Алеша Карамазовтихим иноком бредет.Палачи, - неукоснимоне дает понять вам страх,что у вас - не у казнимых - капюшоны на глазах.Вы не видите России,ее голи, босоты,ее боли, ее силы,ее воли, красоты...Кони в мыле, кони в мыле!Скачет царский указ!Казнь короткую сменилина пожизненную казнь...Но лишь кто-то жалко-жалков унизительном пылу,балахон срывая жадно,прокричал царю хвалу.Торопился обалдело,рвал крючки и петли он,но, навек приросший к телу,не снимался балахон.Барабаны, барабаны...Тем, чья воля не тверда,быть рабами, быть рабами,быть рабами навсегда!Барабаны, барабаны...и чины высокие...Ах, какие балаганына Руси веселые!
ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
И когда, с возка сошедший, над тобою встал, толпа, честь России - Чернышевский у позорного столба, ты подавленно глядела, а ему была видна, как огромное «Что делать?», с эшафота вся страна. И когда ломали шпагу, то в бездейственном стыде ты молчала, будто паклю в рот засунули тебе. И когда солдат, потупясь, неумелый, молодой, «Государственный преступник» прикрепил к груди худой, что же ты, смиряя ропот, не смогла доску сорвать? Преступленьем стало - против преступлений восставать. Но светло и обреченно из толпы наискосок чья-то хрупкая ручонка ему бросила цветок. Он увидел чьи-то косы и ручонку различил с золотым пушком на коже, в блеклых пятнышках чернил. После худенькие плечи,
