Евангелие от Ивана

знакомый из смерша. Перед ним сидел если не он собственной персоной, то его родной сын, поскольку яблочко от яблони…

— Так как же насчет Чумейко-Чумайса Анатолия Чукогековича? — напомнил о своем присутствии герой героев, который никогда и никому не сдавал свой престиж.

— А почему вас заинтересовал именно он? — теперь он узнал и голос капитана из смерша.

— Работали вместе в одном НИ-НИ.

Капитан молча встал, прошелся по кабинету, выворачивая резко каблуки, словно на строевых занятиях, а потом подошел к герою героев вплотную и сказал:

— Это левая, нет, правая рука самого! Он ждет и ничего не предпринимает, пока Анатолий Чукогекович не вернется со стажировки. А знаете, где на стажировке? — капитан закатил глаза вверх, а затем и головой, и рукой описал круг и уткнул взгляд в пол. — Там! Проболтаетесь об этом — горько пожалеете.

Из чего проницательный рядовой генералиссимус пера сделал заключение, что Толик повышает свою квалификацию за океаном, в Нью Голд Орде, то есть Новой Золотой Орде.

Глава шестнадцатая

Расставшись с Варварьком, Иван Петрович поехал к трем вокзалам, надеясь там перекантоваться ночь, а наутро заявиться в родную сберкассу и получить аванс за книжку. Побродил по залам ожидания, нашел укромное место и только прикорнул — какая-то проститутка растолкала, попросила подвинуться, вжимала поэта в свое необъятное бедро. Глазищи голубые и бездонные, а глупые… Уложила голову на плечо, руку пристроила ему на живот, причем таким образом, что она с каждой секундой скользила все ниже и ниже.

— Ну что, будем тут мучиться? — спросила ночная не бабочка, а бабища. — У тебя полсотни найдется?

— Допустим, — уклончиво ответил Иван, хотя за душой у него ничего, кроме сберкнижки, не было.

— Знаю я тут одно местечко. За полсотни вдвоем пускают ночевать. Заодно и перепихнемся.

— Если в кредит, то всегда готов, — Ивана Петровича почему-то потянуло на подвиги: все-таки интересно вновь приобщиться ко всем соблазнам этого мира после посещения загробного.

— Я тебе не касса взаимопомощи и не скорая сексуальная помощь, понял? Козел! — бабища гордо мотнула копной соломенного цвета волос и удалилась.

Не прошло и пяти минут, как возникли два невозможно наглых мента. Иван Где-то в процессе прежних странствий по столице в поддатом состоянии давно заметил, что менты, особенно молоденькие, только-только от маминой юбки, самые наглые — от преодоления врожденной каждому человеку стеснительности. Это потом наглость становится привычной и единственной их натурой. Но этим представителям власти какая-либо стеснительность была неведома с момента их зачатия. Более того, с бабищей они работали явно в связке — были здесь полновластными сутенерами, крышевали проституткам. Они грубо его растолкали и, как поется в песне, «велели пачпорт показать».

— «А пачпорта нету», — ответил словами из той же песни поэт, рискуя нарваться на «гони монету».

Однако менты вспоминать с ним песню не стали, а заломили руки и потащили в ментовку. Там, как водится, обшмонали, нашли сберкнижку и справку забелдомовца.

— А чо тут написано — Ване-бульдозеристу? — спросил по званию еще младший лейтенант, но уже с оплывшей блинообразной физиономией.

— Это мой революционный псевдоним.

— Кликуха? Так бы и сказал, а то — псе-до-ним, — сделал ему замечание по лингвистике младшой. — А на кликуху свою не тянешь. Ручонки не бульдозериста, а щипача — тоненькие, нежные… Колись, — вдруг он сделал зверское лицо и сомкнул руки-клешни у него на шее, — с кого снял камуфляж, откуда ксива с красным орлом, чья сберкнижка?

— Камуфляж выдали в Белом доме, там и справку получил. А сберкнижка моя, кровная.

— Почему в зале ожидания ночуешь?

— С бабой своей поругался. Такая сука, такая стерва, — Иван Петрович, рассчитывая на мужскую солидарность, размалевывал портрет своей несуществующей супруги самыми отвратительными красками.

— Не фесдипи, — вдруг выразился младшой никогда не слыханным неологизмом и разжал клешни. — Сейчас мы тебя по ЦАБу проверим.

— А что такое ЦАБ? — спросил Иван Петрович, не будучи твердо уверенным в том, что по-украински цап, то есть козел, и это одно и тоже.

— Придуряешья? Не знает он, что такое ЦАБ! Центральное адресное бюро! Под фраерка косишь? Давай-ка лучше спой свой адрес, — сказал младшой и уселся за стол.

Как и велели, Иван Петрович запел, на удивление себе неожиданно писклявым дискантом.

— 2-я Новоостанкинская улица, дом девятнадцать, квартира сто семь… Этаж нужен? — последнее спросил презренной прозой.

— Ты нас оглушил, мать-перемать! Ты что — из психушки рванул? На хрена мне твой этаж? Давай говори, но только без подъездов, этажей, автобусных остановок и ближайших пивнушек!

Иван Петрович ответил на все вопросы и приуныл. Он ведь вычеркнут из живых, может, только и остался в списках для голосования. Навечно, как какой-нибудь герой, будет числиться в анналах родного избирательного участка и образцово исполнять свой долг, голосуя за демократию. Поскольку Варварек продала его квартиру, значит, и адреса у него никакого нет. Если разобраться, у него вообще ничего не осталось. И что же доблестная милиция найдет?

— Слушай, бомжара. Ты туфту не гони! По названному тобой адресу проживает гражданин Около- Бричко…

«Опять я в Лимитграде!» — воскликнул мысленно Иван Петрович и оказался в таком безвыходном положении, что тут же невесть откуда у него появился план.

— Гражданин начальник, — взмолился он. — Сил терпеть больше нету. Съел днем какой-то пирожок, наверное, из дохлой кошки. Как бы не обделаться. В туалет… Срочно…

— Сержант! — заорал младшой. — Веди в уборную, если не хочешь в противогазе работать.

Пока начальник орал на сержанта, Иван Петрович клянчил у него старую и ненужную газетку и незаметно изъял со стола сберкнижку, сунул в карман. Сержант волок его, корчащегося якобы от колик, а он с мольбой обратился к своему двойнику, называл его льстиво даже Иваном Петровичем, просил вызволить из милиции. Сержант втолкнул его в кабинку с ржавым унитазом, рядом с которым возвышалась гора использованной по самому целесообразному назначению демократической и патриотической прессы. Снял на всякий случай штаны и периодически шуршал газетой. Для убедительности кряхтел, и вдруг сзади что-то взорвалось — Иван Петрович, мог поклясться, что в этом он нисколько не был виноват.

— Если разворотил казенный толчок, учти, сам же и отремонтируешь! Даже стекла в окнах зазвенели! — предупредил сержант.

Прогремело еще раз.

— Ну и вонизма у тебя, — сказал сержант, удаляясь на безопасное расстояние. — И что же ты сожрал?

— Да говорю же: пирожок.

— Я тоже был дураком — месяц в госпитале после пирожка провалялся.

— Мне тоже бы к врачам, ножом режет внутри, — жаловался Иван Петрович.

— Давай заканчивай и звоним в медпункт.

— Легко сказать: заканчивай, — но это уже говорил двойник, показывая Ивану Петровичу, чтобы тот натягивал штаны и становился за дверцу.