— Вчера днём около своего дома был убит выстрелом в голову известный врач, доктор наук, Илья Портнов. По предварительной версии, убийство могло быть заказано родственниками какого-нибудь умершего пациента Портнова. Версия отрабатывается сотрудниками органов милиции.
Он протянул руку к экрану, и щёлкнул пультом.
'Я же говорил: или падишах умрёт, или осёл подохнет'
— Таня, ты спишь?
Он тихо приоткрыл дверь в комнату. Под ней пробивалась полоска света. Значит, не спала.
— Нет, Кость, заходи.
Теперь Тане было семнадцать. А ему пятьдесят пять.
Она сидела на кровати, скрестив ноги, и листала какой-то журнал.
Костя подошёл, и сел на краешек кровати.
— Танюш, что тебя беспокоит, а? Ты только скажи…
Таня подняла на него большие карие глаза.
— С чего ты взял, что меня что-то беспокоит?
Он крякнул, по-дедовски:
— А что ж, по-твоему, я слепой, я не вижу? Ходит по дому как тень, как в воду опущенная…
Девушка отвернула голову, открыв взгляду родинку на шее. Ту самую… Он так любил её целовать… Смешно вспомнить, но когда-то давным-давно, он говорил Тане 'Я всё тебе прощу… Даже измену, тьфу- тьфу-тьфу… Одного простить не смогу: если кто-то, кроме меня, эту родинку ещё поцелует… Это — только для меня' Таня смеялась тогда, запрокинув голову: 'Костя, не смеши меня, дурачок!' — и подставляла родинку под его жадные губы.
Он отвёл взляд от Таниной шеи, и повторил вопрос:
— Так что случилось?
Таня продолжала смотреть куда-то на стену:
— Ничего… Костя, почему я никуда не могу выйти? Я же людей никаких, кроме тебя, и Марины Алексеевны не вижу…
Костя снял очки, протёр стёкла пальцами, и механически сунул дужку в рот:
— Танечка, детка, ты же всё знаешь не хуже меня. Я сто раз тебе рассказывал про твою болезнь, про то, что тебе нельзя выходить на улицу, показывал твою медицинскую карту… У тебя редкая форма аллергии. Этот дом я строил только для тебя: тут есть всё: и бассейн с морской водой, и зимний сад, и…
— Костя, я девушка. — Вдруг громко и с нажимом сказала Таня, и посмотрела на него в упор. — Мне замуж выходить когда-то надо? Детей рожать надо? Ты знаешь, я очень благодарна тебе за то, что ты взял меня в свой дом, когда погибли мои родители, что вырастил меня, деньги огромные тратишь на моё лечение и обучение… Но скажи мне прямо: это у меня на всю жизнь? Аллергия эта ваша…
Эту фразу она выпалила на одном дыхании, и сейчас ждала от него ответа. А он… Он видел только родинку на шее. Коричневую родинку. И голубую пульсирующую вену.
— Танюша…
'Сейчас. Сейчас надо сказать. Как? Чёрт, репетировал-репетировал, а теперь всё из башки старой вылетело…'
— Танюша… А… А я? Я ж тебе неродной отец… Да, я старше, зато ты меня знаешь как облупленного. И я тебя люблю, Танечка… Если бы ты знала только, как я тебя люблю…
Танины зрачки расширились:
— Ты?! Ты?! Костя, ты что несёшь?! Ты же меня пеленал, горшки за мной выносил, косички заплетал… Ты шутишь?
Родинка на шее. Коричневая родинка. Рядом с голубой венкой… Танечка…
Он наклонился вперёд, и коснулся губами Таниной шеи.
— Я люблю тебя, Танечка… Я всегда любил тебя… Я жил для тебя… Ради тебя… Я никому тебя не отдам, никому, Танечка моя…
— Ты что?! — завизжала Таня, царапая его лицо, когда он упал на неё всем телом, и стал расстёгивать её пижаму, — Не надо, Костя!!! Пожалуйста!!!
— Тихо, маленькая, тихо… Ты сейчас всё вспомнишь… Тело твоё меня должно вспомнить, как иначе? Это же я, Костик твой…
Таня уже не кричала. Она лежала поперёк кровати, и хрипло всхлипывала, когда Костя целовал её грудь и живот. Коротко вскрикнула только один раз, и тут же закусила губу.
— Ну… Ну давай же, вспоминай! Ну! Ну! Давай!
С каждым движением Костя пытался завести какой-то механизм внутри неё. Заставить его снова работать…
Таня безвольно лежала, и часто дышала через нос, крепко сжав губы.
На пятой минуте Костя почувствовал, как обмякло его тело внутри неё.
Ничего не произошло.
Механизм не запустился.
Он посмотряел на Танино лицо. Глаза её были закрыты, губы сжаты, щёки — мокрые от слёз.
Коричневая родинка на шее мелко дрожала.
Он встал, застегнул брюки, и, не сказав ни слова, вышел из комнаты.
В подвале дома было тепло и сухо. Костя прошёл по коридору до конца, достал из кармана ключ, и открыл дверь.
В эту комнату он не заходил уже лет десять. С тех пор как построил этот дом.
Он зажёг свет, вошёл в комнату и сказал:
— Вот я и пришёл к тебе…
Со стены на него смотрела и улыбалась Таня.
ЕГО Таня…
— Всё, поехали. Сегодня не день, а чорт-те что. С шести утра на ногах. И не надоело им всем помирать? О людях бы подумали!
Два человека в голубых халатах выходили из дверей большого кирпичного дома, и торопливо шли к ожидающей их у ворот машине.
— Да не гони. Наше дело маленькое: приехали, констатировали, уехали. Работа непыльная. А с этими пусть менты возятся.
— Ну, сейчас журналюги понаползут изо всех щелей как тараканы, шум поднимут… Хуясе, два трупа в доме: мэр и дочка его. Инфаркт и суицид. Поди теперь, разберись что там да как…
— А нам-то что? Мы свою работу сделали. А до журналюг с ментами мне, знаешь ли, как-то…
— Щас выборы, значит, новые будут…
— Коростелёва, поди, пропихивать начнут.
— А что его пропихивать? Он так и так бы на следующий год мэром бы стал. Ничего нового.
— Это точно. Обедать будем сегодня или как?
— А сколько времени-то?
Часы показывали два часа дня.
Хранитель
— Как не стыдно… Молодая баба ведь ещё. А такая свинья уже.
Голос раздался внезапно, и я вздрогнула.
И обернулась.
Никого нет. Оно и понятно: я ж одна сижу. Тогда откуда голос?
