идёт без остановок. — Он гей, Лида. Да-да. Он гей. Но не в том смысле, что в тухлый блютуз шпилится. Лучше б шпилился, скотина. Я просто очень вежливо намекаю на то, что Бумба — последний пидорас! Да. И не надо так на меня смотреть. Только пидорасы поступают так, как поступил этот молдавский гастарбайтер. Я вчера прихожу домой. Бумба дома. Спит. Ножки скрючил так отвратительно, слюни пускает, и радуется чему-то во сне, мерзость волосатая. Время полдень, а он спит! Меня ж позавчера дома не было, я к матери в Зеленоград ездила, а Бумбе только того и надо. На радостях раскупорил свою заливную горловину, и давай хань жрать как из пистолета. А то я прям мужа своего не знаю. В доме вонь стоит, хоть топор вешай. И непонятно, главное — чем так пасёт? То ли носками, то ли перегарищем, то ли это он во сне от радости попёрдывает — не знаю. Я, конечно, сразу все окна раскрыла, с кухни бутылки-окурки выбросила, и иду в ванную, ручки мыть. И что я там вижу, моя нежная подружка? Ну? С первой попыточки, а?
Пауза. Во время которой Юлька смотрит на меня испытующе, с хитрым ленинским прищуром.
Я сую в рот кружок колбасы, жую, и предполагаю:
— Шлюха за рупь двадцать?
— Нет! — Юлька шлёпает двумя ладонями по столу, и радуется моей недогадливости. — Не было там шлюхи! Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
Курятинка-колбаска.
— Так вот, захожу я в ванную, и первое, что вижу — моя маска для волос! Жак Дессанж между прочим! Шестьсот рублей за плюгавую баночку! Меня жаба чуть не задушила, когда я её покупала. Я ж только по большим церковным праздникам в неё ныряла, чуть ли не пипеткой! А тут — гляжу: баночка моя стоит открытая, маски в ней нету, зато вместо маски там лежит клок красных волос! Красных! Проститутских таких волос! Я что-то не понимаю: эта блядь в мою баночку головой ныряла?! Тогда она блядь вдвойне! Царствие Небесное моей масочке Жак Дессанж… Наливай!
Буль.
Дзынь.
Курятинка.
— Ну и вот… — Юлька переводит дух, и вытирает вспотевший от воспоминаний лоб, — Хватаю я эту баночку, врываюсь в комнату, и — хрясь ей прям по слюнявому Бумбиному еблу! 'Вставай, — кричу, — свинина опойная! Ты кого сюда приводил, пахарь-трахарь эконом класса?!' Бумба проснулся, смотрит на меня, и лыбится: 'Юлёк, ты чо? Никого тут не было'. Я ему снова — дыщ по еблищу: 'Да? — кричу, — А это что?', и швыряю ему этот клок прям на кровать. Он его подобрал, и сидит, рассматривает, как говно под микроскопом. Только очков с двойными линзами не хватает. Профессор, ёбанырот… А потом так счастливо заулыбался, и говорит: 'Юльк, да ты чо? Это ж к нам Поносюки приезжали, забыла что ль?'
— Что такое Поносюки? — я давлюсь колбасой, и в голос ржу.
— Да примерно то, что ты и подумала. Это Бумбина родня. Брат его, с женой. Понятно, что хороших людей Поносюками не назовут. Вася Поносюк, и Маша Поносюк. Двое с ларца, одинаковы с лица. И оба на Бумбу, блять, похожи. Вот Маше этой не позавидуешь-то… И вот мне этот задрот молдавский начинает врать нагло, прям в лицо! 'Это ж Поносюки, забыла?' Я ору: 'Что ты меня лечишь, хуедрыга косоглазая? Поносюки твои, Господи прости за такое слово, на прошлой неделе приезжали! Денег выпросили, и духи у меня спиздили. Да ещё твой братец нассал мимо толчка. Привык у себя в деревне в деревянном сортире с дыркой срать, сука! А ванную они и не заходили! Даже если предположить, что они приезжали сюда вчера, когда меня не было — всё равно врёшь, обсос говняный! У Маши этой, Поносюк которая, Господи прости, три волосины в шесть рядов, белобрысые, и стрижена она под машинку. Не иначе, вшивая. А тут волосищи длиной в полметра! Красные! Отвечай, жопа собачья, кто тут был?
И Юлька умолкла.
— Ну, что он ответил-то? — Не выдержала я через минуту.
Юлька вздохнула:
— Наливай. А нихуя мне золотая рыбка не ответила. Швырнула в меня этой волоснёй, и дальше спать завалилась, попёрдывая щастливо. Ну, я тут же все свои хламидомонады в мешки собрала, да к тебе. Лидк, ты не переживай, я ненадолго. Щас насчёт машины договорюсь — к маме перееду.
— Макароны опять заберёшь?
— Да чо их с собой таскать? Себе оставь. И бумагу туалетную оставь. И сахар, вместе с баночкой красивой… — Юлька расчувствовалась, и приготовилась всплакнуть.
— А гандоны? — Спросила я хитро.
Юлька тут же передумала плакать, и растянула рот в улыбке:
— А вот гандоны поделим с тобой по-братски. Мы ж теперь с тобой свободные женщины. Ну, я хотела сказать, что я теперь тоже сама по себе, а СПИД не спит. Тебе какие? Банановые? Ванильные?
— Селёдочно-луковые есть?
— Фубля, дура ты, Раевская. Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
Курятинка-колбаска.
— Дай колбаски-то, жмотина!
Колбаска-колбаска.
Я ж не жадная.
— А Бумбастик за тобой не припиздячит? — спрашиваю с опаской. Бумба, если что, мужик буйный, когда пьяный. А пьяным он будет ещё неделю, минимум. Юлька ведь не каждый день о него уходит.
Ершова сосредоточенно обсасывает колбасную жопку:
— Неа. — Отвечает беспечно. — Не припиздячит, не ссы. Он пить щас будет неделю.
— Вот и я о том же.
— И что? — Колбасная жопка благополучно исчезла в Юльке. — Думаешь, он сразу за мной рванёт? Плохо ты Бумбу знаешь. Я ему, кстати, подлянку сделала. Креативную такую. — Юлька хихикнула.
— В тапки ему нассала перед уходом?
Ершова задумалась:
— Кстати, хорошая идея… Не, не нассала. Подай-ка мне вон тот мешок, из которого колготки торчат.
Наклоняюсь назад, и балансирую на двух ножках стула, пытаясь дотянуться до пакета с колготками. Стул не выдерживает.
Наёбываюсь.
— Блять, Лида! — В сердцах кричит Юлька. — Да что ж ты вечно такая: ни украсть, ни покараулить… Вставай, акробатина хуева…
Встаю, потираю жопу, и заглядываю в Юлькин мешок:
— И что тут? Ради чего я чуть сраки не лишилась?
Ершова важно идёт к дивану, и вытряхает из него содержимое пакета: какие-то лекарства, бинты, пачка ваты, похожая на рулон обоев, и…
— Юля, чтоб тебе всю жизнь в китайских трусах ходить! Нахуя ты сюда зелёнку приволокла, да ещё пробку хуёво заткнула?!
На диване и на моей жопе синхронно расплывались два пятна: одно от зелёнки, второе — синяк, размером с крышку канализационного люка.
— Диванчик-то твой давно на помойку просился… — подкралась сзади Юлька, и алчно бросилась к моей жопе с ватной палочкой, смоченной в йоде. — Стой так, не двигайся. Я тебе щас сеточку на жопе нарисую.
— Лучше напиши себе «ХУЙ» на лбу, Репин, бля! — Жопа болела нестерпимо, а душа за диван болела ещё больше. — Мой любимый, сука, диванчик был… И зачем ты сюда эту аптеку притащила? Думаешь, у меня ты не обойдёшься без вот этих свечей от геморроя?
Я схватила упаковку свечей, и принялась с ожесточением её мять и драть.
— Всё, жопу я тебе намазала. Сидеть можешь?
— Я и стоять могу только на правой ноге, как цапля, бля. Цапля-бля. Цаплябля. Гыгы. Ершова, не
