— Он забыл бумаги в гостинице. Мне их барменша отдала. Воинственный Табби чуть смягчился, но держался стойко.
— Ладно, может и не врете, но я рисковать не желаю. Разорвите и бросьте в воду.
— Но это же бумаги Булпита!
— Конечно! Чьи же еще? Ну, рвите.
— Помилуйте… как же…
— А по морде не хотите? — предложил Табби, берясь за решение проблемы с другого конца.
Меньше этого Адриан хотел только внезапного появления хлыста. Он по-прежнему сомневался, можно ли уничтожить чужую собственность, но если альтернатива — удар по морде, выбора нет. Конечно, он не был уверен, что у него именно морда, но общий смысл уловил, а потому внял совету, и через миг-другой обрывки голубой бумаги плавно покачивались на воде армадой бумажных корабликов.
Успокоительный эффект этого действия был бы лестен для любого миротворца. Все следы враждебности у Табби исчезли. Испустив вздох облегчения, он спросил Адриана, не найдется ли у того сигаретки, потом попросил огонька и получил его. Встреча оборачивалась истинным пиршеством братства.
— Простите, что погорячился, — произнес Табби. — Понимаете, засомневался, а вдруг эту чертову бумагу можно всучить через заместителя?
— Что это было?
— Повестка.
— Повестка?
— В суд. За нарушение брачных обещаний.
— А Булпит тут при чем?
— Старался ее мне вклеить. И представьте, — Табби побагровел при одном воспоминании, — старый гад подстроил, чтоб мне позвонила девица, назначила свидание на Уолсингфордской дороге. А когда я примчался туда и стал свиристеть, он выпрыгнул из-за кустов. Честное слово, я на два года постарел!
Табби с удовлетворением отметил, как выпучились глаза у его собеседника, а челюсть слегка отвалилась, — несомненно, он ужаснулся, как порядочный человек, до каких глубин двуличия способны скатиться его ближние. Впервые за их знакомство Табби проникся симпатией к Адриану. Прихлебатель, верно, но прихлебатель благородный.
— Правда, очень скоро, — продолжал Табби с мрачной удовлетворенностью, — два года жизни у него отнял я. Догадайтесь, что случилось? Я уже думаю — все кончено, но вдруг Булпит замер и принялся рыскать по карманам. Я кричу: «Ну, вручайте!», — а он так это диковато смеется и отвечает, что шоу отменяется, забыл он повестку. Наверное, говорит, на барже. Я понял, настал мой черед отомстить за все тревоги!
Адриан издал клекот, но не очень громкий, и Табби отвлекаться на стал.
— Ну, я ему врезал! Развернулся и ка-ак залепил, прям в нюхалку. А потом схватил за шиворот и тряханул, как крысу. У него выскочили зубы, закатились в траву. Не удивлюсь, если у него и гляделки выскочили, тряханул я старикана — будь здоров! И бросил его там, а сам на всей скорости рванул сюда, чтоб разыскать и порвать бумаги. Вот, теперь их нету, а новые он еще когда получит. К тому времени…
— Значит, Булпит — судебный исполнитель? — Адриан обрел наконец дар речи.
— Ну да!
— Разве он не богат?
— Откуда?
— А мне сказал — миллионер!
— Да он вас дурачил!
От тошнотворной вероятности — нет, уверенности! — что так оно и есть, Адриан оцепенел. В калейдоскопе мыслей мелькнули слова барменши о пристрастии Булпита к розыгрышам, и перед ним предстал чудовищный клубок хитросплетений, в какой он попал по излишней доверчивости натуры.
Мутным взором окинул он ситуацию и, содрогнувшись, отвел глаза. Ему стало худо. Собственно, его никогда особо не радовало, что обручен с двумя женщинами, но до сих пор он утешался тем, что никаких письменных обязательств нет, а от устной договоренности человек хладнокровный всегда отопрется.
— Ладно, пойду искупнусь, — заключил Табби.
— Пожалуй, и мне не помешает, — решил Адриан.
Ему казалось, что он подхватил крапивницу в острой форме, и холодная вода принесет хотя бы временное облегчение.
Между тем, неведомо для Адриана (хотя вряд ли он огорчился бы, если б и ведал) других людей в непосредственной близости от него тоже донимали неприятности. На коротком отрезке дороги между Уолсингфордом и Уолсингфорд Парвой надрывались от горя, в такой-то солнечный денек, по крайней мере три сердца, сближаясь с каждым шагом Джо и каждым оборотом колес. Одно сердце Джо и принадлежало, второе — Джин, третье — Булпиту. Это тянуло на местный рекорд; как правило, сонная дорога была пуста.
Джо мучился угрызениями совести. Быстро шагая по дороге, он терзался, как терзаются те, кто предал. своих соотечественников или заснул на посту. Зная тупоумие брата, твердил он себе, нельзя было ослаблять бдительность даже на тот короткий миг, какой потребовался, чтоб сделать очередное предложение Джин. Когда охраняешь кого-то вроде Табби, недостаточно плюхнуть его на стул, сунуть в руки детектив и надеяться, что он так и будет сидеть. Таких надо охранять с ружьем. Как легкомысленно он, то есть Джо, растоптал доверие! Стеная в душе, он в промежутках подумывал, что лучше бы стало попрохладнее, чересчур уж жарко для пеших прогулок.
Джин не скорбела, она кипела от ярости. Глаза ее грозно поблескивали, словно у старого крокодила.
Дневная почта прибыла как раз тогда, когда она выезжала в Уолсингфорд, и принесла с собой первое письмо, написанное изысканным слогом.
Его она сумела прочитать всего минут десять назад, после отцовского отъезда, и, следовательно, содержание было еще совсем свежо. Что там, она могла повторить его дословно. Естественно, она изо всех сил нажимала на акселератор, стремясь поскорее доехать до Холла и обсудить все с Джо. Порой ее сжатые губки раскрывались, и казалось, что оттуда вырывается пламя. Это она репетировала то, что намеревалась выложить при встрече.
Страдания Буллита, ползающего вокруг второго камня, отличались от горестей Джо и Джин, поскольку были по сути своей не душевными, а физическими.
Удар, нанесенный Табби, хотя и вполне мощный, не очень обеспокоил его. Сколько ему перепало в свое время! Да что там, в активные годы профессиональной карьеры он вообще воспринимал это как часть повседневной рутины. Тревожило его, что сорвались с прикола зубы. Без челюсти он чувствовал себя как Самсон, которому остригли волосы. Человек может пренебречь сотней разбитых носов, но без челюсти он пропал.
Встреча с Табби несколько затуманила рассудок, притупив обычно острое восприятие. Булпиту как будто припоминалось, что челюсть катилась на северо-восток; и по этому маршруту он полз, когда показалась машина. Заскрипели тормоза, взвилось облачко пыли. Распахнув дверцу, Джин выпрыгнула, взволнованная до крайности. Булпит на четвереньках, перемазанный кровью, представлял собой ужасающее зрелище. Прежде, кроме того случая, когда кухарка порезала палец, вскрывая банку сардин, Джин ни разу не сталкивалась с кровавой трагедией.
Немудрено, что, увидев лицо с запавшими щеками, она не признала кругленького, розоволицего дядю. Да и видела она его лишь однажды, совершенно при других обстоятельствах. Сейчас он был для нее анонимной жертвой. Когда Джо, запыхавшись, добрался до той же точки, она так и сказала.
Надо заметить, она ему обрадовалась. Адриан особо упомянул Джо как источник, из которого ему стали известны замыслы сэра Эббота, и Джин догадалась, какие мотивы побудили так исказить истину, но все равно она обрадовалась. Как бы ни черна была его душа, тело у него мускулистое, а ей требовался кто- нибудь мускулистый, чтобы с нею вместе перенести страдальца в машину и отвезти к доктору.
Собственные ее попытки терпели неудачу из-за молчаливого, но стойкого сопротивления Булпита,
