— Эт я и сам вижу! А чего случилось-то? Машиной переехало?
— Нет. — Ножка Джин стала нетерпеливо отбивать дробь по дну машины. Ей показалось, что Джо чересчур замешкался, за это время можно было узнать адреса десяти докторов.
Ответ не понравился Горностаю. В нем появилась суровость прокурора, который не намерен терпеть дурацких увиливаний свидетеля. Насупив брови, он заложил сигарету за ухо, чтоб не мешала перекрестному допросу.
— То есть как? — спросил он. Джин смотрела в пространство.
— Это как же не переехала? — продолжал Горностай. — Гляньте-ка сами. Лицо-то прямо все в крови. — Он приостановился в ожидании ответа. — Кровью уливается! — присовокупил он. — Я грю, лицо- то у него, а?
— Я вас слышала.
Ее отчужденность подействовала на Горностая неприятно. С самого начала их беседы он находился в не слишком благодушном настроении из-за того, что пассажиры, поглощенные эгоистической жаждой, хлынули в кабачок, не подумав пригласить и его. Тем самым он созрел для классовой борьбы. Изысканная красота Джин обычно пробуждала в мужчинах чувства рыцарственные и покровительственные. В Горностае она разбудила лишь низменные инстинкты. В ее голосе ему слышался оттенок аристократической надменности, и мечтал он о том, чтобы рядом оказался Сталин. Вот бы ей показал!
— Хо! — воскликнул он. Джин промолчала.
— Ф-фу-ты, ну-ты, я вежливо с ней, а ей лишь бы куснуть! Джин не отвечала.
— Строит из себя не знай кого! — за отсутствием Сталина старался Горностай, хотя и понимал, что тот был бы похлеще.
Джин смотрела прямо перед собой.
— Такие вот, вроде тебя, и сеют смерть на дорогах! — ядовито выкрикнул он.
— Чего-чего? — вмешался новый голос.
— Такие вот, вроде тебя, и сеют смерть, — подсказал кто-то третий.
Оглянувшись, Джин обнаружила, что разговор, начавшийся как диалог, разросся до симпозиума.
Главная улица Уолсингфорда, подобно Главным улицам всех других английских селений, менялась в зависимости от дня недели. По субботам и базарным дням она превращалась в современный Вавилон, в другие дни была менее людной. Сегодня день выдался ни то, ни се. Не было фермеров, тыкающих в бок свиней, но прогуливалось довольно приличное количество местных жителей. Сейчас с десяток их, женского и мужского пола, сбилось вокруг машины. И снова, невзирая на всю свою неприязнь к Джо, Джин страстно захотелось, чтобы он поскорее вернулся.
Когда собравшиеся разглядели Булпита, по толпе пронесся вздох ужаса.
— У-ух ты! — воскликнул джентльмен в котелке.
— Нет, вы только гляньте! — подхватила женщина в каскетке.
— То-то и оно! Гляньте! — заорал Горностай. — Кровища-то хлещет! А ей плевать!
Мужчина в котелке был потрясен до глубины души.
— Так прям и плевать!
— А то!
— У-ух ты! — выдохнул котелок, а каскетка с присвистом вздохнула.
Джин негодующе заерзала. Для невиновной девушки, которая гордится тем, как осторожно, чуть ли не благоговейно, водит машину, очень досадно, когда ее изображают надменной, черствой аристократкой старого режима, которая напропалую давит детишек, а бедняки яростно потрясают кулаками ей вслед. Джин потихоньку закипала.
Она намеревалась выступить с ответной речью, отметая обвинения, но тут Булпиту, который с интересом слушал перепалку, неожиданно вздумалось расставить все по своим местам коротким обращением к толпе. Он поднялся и заговорил.
Результат получился ошеломительный. Его вида самого по себе хватило, чтоб граждане Уолсингфорда переполнились жалостью и ужасом. Бессловесная невнятица пробрала их до печенок.
— У-ух ты! — завопил котелок.
Горностай смотрел как прокурор, выставивший главного свидетеля и завершивший обвинительную речь. Достав из-за уха сигарету, он драматически ткнул ею в потерпевшего.
— Гляньте! Говорить не может! Челюсть свернута!
— Он хочет, — сообщил прозорливый котелок, — рассказать нам, как все стряслось.
— Я знаю, как стряслось, — вылезла каскетка. — Я все видела! С начала и до конца!
При любой передряге, в которой замешана машина, в толпе всегда отыщется женщина, не обязательно в каскетке, но непременно с богатым воображением, к которому так идет вызывающий головной убор. Когда совершаются революции помасштабнее, устраивают их именно женщины такого типа.
Она полностью завладела вниманием публики. Толпа, пресытившись зрелищем жертвы, охотно переключилась на ее.
— Сами видали?
— А то! С начала и до конца. Эта вылетела из-за угла, пятьдесят миль в час!
— Вела, стало быть, на опасной скорости? — уточнил котелок.
— Уж не сомневайтесь!
— Уу-х! — взвыл котелок. — И развелось их, этих девиц! Еще на машинах ездют!
— От них все и мрут! — мстительно поддержал Горностай. — Но этой-то что? А ничего! Плевать, да и только!
— Думает, поди, дорога — ейная собственность!
— А то! Пятьдесят миль в час! Да из-за угла. Даже не гуднула!
— Не гуднула?
— Не пожелала утруждаться! А ему-то, ему-то каково? Налетела, он и вскрикнуть не поспел!
— Будь я ейный папаша, — заявил Горностай, меняя прокурорское обличье на судейское, — уж я б ей вжарил! Очень мне охота ее отлупить, хотя я и не ейный папаша!
Реплика явно усугубила щекотливую ситуацию. Это было первое конкретное предложение, и встретили его одобрительным рокотом. Джин уже обстреливали воинственными взглядами, как бы примеряясь; она сидела, стараясь подавить страх, противный ее гордому духу. И тут наконец-то показался Джо.
— Простите, что задержался! — сказал он. — Обсуждали ситуацию в Испании…
И запнулся, сообразив, что и с ситуацией в Уолсингфорде не худо бы разобраться. К составу членов- основателей примкнуло штук десять ребят с бисквитной фабрики, располагавшейся ниже по дороге. Уолсингфорд — родина бисквитов, и похоже, что рабочих отбирали по мускулатуре, а не по изысканности манер. Здоровенные парни в рубашках, чей инстинкт при столкновении с необычным толкал их улюлюкать и швыряться камнями, еще не швырялись, но шум производили недвусмысленно угрожающий. Не в силах уразуметь причину разгулявшихся страстей, Джо перегнулся через Булпита и осведомился у Джин театральным шепотом:
— Что происходит? Народ собрался меня приветствовать? Откуда им стало известно, кто я?
Джин было не до шуточек. Его приход до некоторой степени усмирил ее сердце, но разговаривать с ним она не желала. Кроме того, ее злило, что, в силу особых обстоятельств, нельзя молча пронзать его взглядом.
— Это из-за дяди, — коротко бросила она. Удивленный Джо оглянулся на Булпита.
— Они хотят отдать ему на разграбление город?
— Они считают, что мы его переехали.
— А-а! Но мы не переезжали.
— Нет.
— Вот вы им и объясните.
— Та, в шапке, твердит, что видела своими глазами, как я сшибла его.
— Сейчас все улажу… Леди и джентльмены! — воскликнул Джо, взобравшись на подножку, и прервал себя, чтобы подтолкнуть Булпита обратно на место.
