свежий воздух. Много дней ее мысли путались, она не могла истолковать собственных чувств — и вот теперь все прояснилось, как будто самый вид Джеффри был ключом к шифру. Она любит Джорджа Бивена, которого изгнала из своей жизни. Теперь она это знала, и потрясение сделало ее слабой и беспомощной. Вместе с потрясением пришел ужас: тетя Каролина и брат Перси оказались, в сущности, правы. То, что она принимала за великую любовь, оказалось простым увлечением, неспособным вынести человека, который съел слишком много масла и нарастил слишком много жиру.
Джеффри проглотил кусочек бисквита и склонился вперед.
— Разве ты не помолвлена с этим Бивеном?
Мод избегала его взгляда. Она понимала, что все ее будущее зависит от нескольких слов.
И тут сама Судьба пришла к ней на выручку. Не успела она заговорить, как ее перебили.
— Прошу прощения! — прозвучал чей-то голос. — Можно вас на минуточку?
Мод и ее собеседник так погрузились в свои дела, что не заметили, как появилось третье лицо. То был молодой человек с волосами мышиного цвета, плохо выбритый, но усатый, и с таким взором, который не мог решить, быть ему вороватым или наглым. Костюм его был и фатовским, и неряшливым. На голове сидел котелок, лихо сдвинутый набок, небольшую сумку он поместил на стол, прямо между ними.
— Извиняюсь за вторжение, мисс, — он галантно поклонился, — но мне необходимо сказать несколько слов вот этому мистеру Грею.
Мод, глядевшая через стол на Джеффри, с удивлением увидела, как его цветущее лицо вдруг посерело. Рот раскрылся, глаза стали стеклянными.
— Вы ошибаетесь, — холодно сказала Мод. Молодой человек ей сразу не понравился. — Это мистер Раймонд.
Джеффри обрел дар речи.
— Разумеется, я — мистер Раймонд! — сердито закричал он. — Приходят сюда, досаждают!..
Молодой человек ничуть не смутился; он, видимо, привык к обидам и продолжал, будто его не прерывали.
— Взгляните сюда, — сказал он, доставая линялую визитку, — Уиллоуби и сын, адвокаты. Я — сын. Шеф поручил мне это дельце. Я много дней вас разыскиваю, чтобы вручить вот эту бумагу. — Он открыл сумку, как фокусник, и достал оттуда плотную бумажку официального вида. — Вы свидетель, мисс, что я документы доставил. Конечно, вы знаете, что это такое? — обратился он к Джеффри. — Вас привлекают к суду за нарушение брачных обязательств. Наша клиентка, мисс Ивонна Синклер из театра «Регал», подала иск на десять тысяч фунтов. Если хотите знать мое мнение, — сказал он, — то я вам скажу: это детская прогулка, а не дело. Лучшее наше дельце по нарушениям за много лет. — Он снова заговорил в профессиональной манере. — Ваши адвокаты, несомненно, войдут в контакт с нами. Послушайтесь моего совета, — заключил он, стремительно меняя манеру, — уладьте это как-нибудь без суда, а то, между нами девочками, у вас нет ни малейшего шанса.
Джеффри вскочил, громко пыхтя с видом оскорбленной невинности.
— Что вы несете? — заорал он. — Неужели вы не видите, что ошиблись? Я никакой не Грей. Сказано вам, я — Джеффри Раймонд!
— Тем хуже для вас, — невозмутимо сказал молодой человек, — значит, обманывали нашу клиентку. У нас есть письма и свидетели, целый мешок всяких штучек. А как насчет вот этого фото? — Он снова нырнул в сумку. — Узнаете, мисс?
Мод взглянула на фото. Это был Джеффри, и недавно, ибо портрет являл его во всей красе. Поперек массивных ног шла плавная надпись: «Бэби от ее Пупсика». Мод затряслась и передала фотографию молодому человеку. Джеффри выбросил вперед руку, пытаясь ее схватить. Уиллоуби-младший засунул фото в сумку и повернулся, чтобы уйти.
— На сегодня хватит, — любезно сказал он, опять поклонился в своей светской манере, сдвинул шляпу еще чуточку налево и, поприветствовав одну из страдающих дам вежливым «С вашего позволения, Мэйбл» (чем навлек на себя ее ледяной взгляд, к которому оказался совершенно нечувствителен), вышел вон, оставив по себе напряженное молчание.
Первой заговорила Мод.
— Пойду, пожалуй, — сказала она.
Слова эти вывели ее собеседника из ступора.
— Сейчас я тебе все объясню…
— Объяснять нечего.
— Это было… это мимолетное… это просто так… ничего…
— Пупсик! — прожурчала Мод и пошла к двери. Он кинулся за ней.
— Одумайся! — взывал он. — Мужчины не святые! Это ерунда, чепуха!.. Нельзя же покончить… со всем… только потому, что я потерял голову?
Мод улыбнулась. Ей стало гораздо легче. Темный интерьер «Уголка» уже не нагонял тоску. Она готова была расцеловать эту неведомую Бэби за то, что своими мудрыми действиями она позволила с чистой совестью закрыть прискорбную главу.
— Ты потерял не только голову, Джеффри, — сказала она. — Ты потерял фигуру.
Она быстро вышла. В пылком порыве Джеффри бросился было за ней, но его остановили. Покидая «Уютный уголок», посетитель должен соблюсти некоторые формальности.
— С-с вашего разрешения, — произнес страдающий голос.
Дама, которую мистер Уиллоуби назвал Мэйбл (и ошибся, ее звали Эрнестиной) стояла рядом с листочком бумаги в руке.
— Шесть шиллингов два пенса, — сказала Эрнестина. Эти дикие слова отвлекли несчастного от главной темы.
— Шесть и два пенса за чашку какао и два бисквита? — вскричал он в ужасе. — Это грабеж!
— Шесть и два пенса, пожалуйста, — сказала атаманша с невозмутимым спокойствием. Это они уже проходили. «Уютный уголок» посещало немного посетителей; но с тех, кто посещал, сдирали по- крупному.
— Вот, — Джеффри достал полсоверена. — Некогда мне с вами ругаться.
Страдающая разбойница не проявила благодарности, словно уже совсем отрешилась от земного. Ей хотелось только покоя, да и времени, чтобы размышлять о трупе. Что плоть? Трава, не более. Нынче мы здесь, завтра нас нет. Но там, за дверью гроба, там — покой.
— Получите сдачу, — сказала она.
— К черту сдачу!
— Вы забыли шляпу.
— К черту шляпу!
Джеффри бросился вон, протиснув тело через дверь, и заковылял вниз по лестнице.
На Бонд-стрит машины шли направо, и машины шли налево. Гуляющие гуляли по тротуарам.
Но Мод не было.
В своем номере, в отеле «Карлтон», Джордж Бивен паковал вещи. Вернее сказать, он начал собирать их; последние же двадцать минут сидел на кровати, вглядываясь в будущее, которое представлялось ему чем дальше, тем все безрадостнее. В эти два дня он знавал такие приступы меланхолии, и с каждым разом становилось труднее их развеять. Теперь, перед лицом зияющего саквояжа, готового поглотить полагающееся ему содержимое, он всей душой отдался унынию.
Этот саквояж, со всей сопутствующей ему символикой расставаний и путешествий, как бы подчеркивал то обстоятельство, что он уезжает один в пустой мир. Скоро он окажется на борту лайнера, и каждый новый оборот двигателей будет уносить его все дальше оттуда, где должно бы всегда пребывать его сердце. В иные мгновения эта мысль была настолько мучительна, что перерастала в физическую боль.
Невозможно было даже представить, что каких-нибудь три недели назад он был счастливым человеком. Одиноким, да, может быть, но в каком-то расплывчатом, безличном смысле. Одиноким, но не тем одиночеством, которое терзает его теперь. Что ждет его впереди? Если говорить о триумфах, которые будущее может еще принести, то он, как сказал привратник служебного входа, «забурел». Всякий новый
