находишься? Я хочу тебя видеть! Где ты? Где ты?
— Внизу.
— Где? Здесь, в «Карлтоне»?
— Здесь, в «Карлтоне».
— Одна?
— Совершенно одна.
— Долго одна не пробудешь, — сказал Джордж.
Он повесил трубку и рванулся через всю комнату туда, где на спинке стула висел его пиджак, задев ногой за край саквояжа.
— Ну, ты! — сказал ему Джордж. — Чего бодаешься? Кому ты-то нужен, хотел бы я знать?!
Раз — и готово!
Перевод с английского Н. Трауберг
Глава I
Несмотря на животворный запах кофе, приветствовавший его, когда он открыл дверь, молодой человек с бледными волосами и явственным кадыком был угрюм и мрачен. Входил он в меньшую из столовых Клейнс-холла, тюдоровской усадьбы, которую недавно купила миссис Стиптоу, кофе — любил и охотно бы выпил, но, как ни печально, обручился вчера с бесприданницей и собирался в Лондон, чтобы сообщить об этом опекуну. Опекуна он боялся даже в обычных обстоятельствах; когда же предстояла беседа, в ходе которой эта черепаха в человеческом образе непременно рассердится, горько сетовал, что отец не препоручил его деньги кому-нибудь потише, скажем — Джеку Потрошителю.
Столовая ласкала глаз. Утреннее солнце освещало ее огромные, до полу, окна. Одну стену украшал фламандский гобелен, изображающий мятежных селян, другую — фламандский гобелен, изображающий селян покладистых. Серебряные блюда, подогреваясь на горелках, улыбались с поставца; рядом розовел еще нетронутый окорок. Над камином вы могли увидеть портрет величавой дамы, глядевшей вниз таким взглядом, словно что-то ее удивило и раздосадовало. Писал картину молодой художник, Джослин Уэзерби, позировала — Беатрис, вдова сэра Отиса, который приходился братом здешней хозяйке.
Хозяйка, шустрая маленькая женщина с неумолимо светлыми глазами, сидела во главе стола, инструктируя Салли Фэрмайл. Салли, бедная родственница, редко отдыхала. Предоставляя кров и пищу осиротевшей дочери сколько-то-юродного брата, миссис Стиптоу полагала, что их надо отработать.
— Доброе утро, лорд Холбтон, — рассеянно сказала она.
— Доброе утро, — сказала Салли, наскоро улыбнувшись. С тех пор, как они обручились, она его еще не видела.
— Добрутр, добрутг, — ответил лорд и, прибавив для верности «добрутр», направился к поставцу для укрепления духа.
— Просто не знаю, — сказала хозяйка, — как мы разберемся с машинами. Вы едете в Лондон?
Лорд, положивший себе омлета, невесело кивнул.
— А Беатрис едет в Брайтон, вручать эти призы. Она берет «роллс-ройс», с «паккардом» что-то неладно, остается двухместная. Да, тарахтит, но кое-как движется. Салли отвезет вас. Она едет нанимать лакея. Для Говарда.
Лорд удивился, хотя знал, что для мужа хозяйка не жалеет ничего. В конце концов именно из-за таких излишеств случилась Французская революция, а Рим падал, падал — и упал.
— Сколько же у него лакеев? — осведомился он.
— Один, — отвечала Салли. — Они все время уходят.
— Они его плохо выносят, — пояснила миссис Стиптоу.
Это лорд Холбтон понял, он сам с трудом выносил хозяина. Собственно, его и пригласили, чтобы, по негласному уговору, он навел на него необходимый лоск, но пришлось оставить эти надежды. Хозяин хамил. Когда его пытались наставить на путь изысков и приличий, он щурил глаз и цедил углом рта такие выражения, которые обескуражили бы саму Эмили Пост.[25]
Хозяйка помешивала кофе, напоминая гремучую змею, если вы можете представить змею, помешивающую кофе.
— Когда сбежал последний, — сказала она, — Говард решил, что их больше не будет. Он ошибся. Пока в Англии есть хоть один лакей, я его найму. Сейчас мы говорили, что нужен человек… ну, покруче, без дураков. Умру, но Говард у меня научится манерам.
Именно тут появился мистер Стиптоу, который однозначно напоминал бы тушу, если бы не перебитый нос и органы слуха в виде ручек греческой амфоры. Говоря строго, он вернулся (жена отсылала его надеть воротничок) и мрачностью своей показывал, что у него болят душа и шея. Неприязненно взглянув на лорда, которого он подозревал в подстрекательстве, страдалец направился к поставцу и взял себе рыбы.
Не хватало только дамы с портрета, и она явилась, напоминая Сару Сиддонс[26] в роли какой-нибудь королевы. Она была создана, чтобы позировать сэру Питеру Лели или сэру Джошуа Рейнольдсу,[27] которые, вероятно, превзошли бы Джоса Уэзерби, что признавал и независтливый Джос.
Все ей обрадовались.
— Доброе утро, Беатрис, — приветливо сказала хозяйка.
— Доброе утро, леди Чевендер, — сказала Салли.
— Здрасьте, здрасьте, здрасьте, — сказал лорд Холбтон.
Хозяин не сказал ни слова, только посмотрел. Человек простой, дитя природы, он не разговаривал, а переваривал. К тому же, он тянулся к маслу, чтобы украсить им тостик.
Лорд Холбтон вскочил (куда там хозяину!) и галантно отпрыгнул к поставцу. Именно эта галантность, в сочетании с хрупкой прелестью и трепетным тенором, которым он пел у рояля всякие романсы, привлекли к нему Салли.
— Омлету, леди Чевендер? — спросил он. — Рыбы? Ветчины?
Время остановилось. От того, что скажет прекрасная дама, зависела участь всех присутствующих, что там — судьбы Дж. Б. Даффа, возглавлявшего фирму «Дафф & Троттер», Джоса Уэзерби, дворецкого и, наконец, его невесты, Веры Пим, служившей в «Розе и короне».
Ответь леди Чевендер: «Омлету» или «Рыбы» — ничего бы не случилось. Но она сказала:
— Ветчины.
Лорд Холбтон со свойственным ему изяществом отрезал тонкий ломтик. Стояла тишина, только мистер Стиптоу хрустел тостом. Хрустел он всем, чем угодно, даже пюре; тостом всякий захрустит.
Леди Чевендер положила вилку и нож, глядя вниз с тем царственным презрением, с которым Сара Сиддонс взирала бы на гусеницу в салате.
— Какая гадость! — промолвила она.
Хозяйка встрепенулась. Она была богата, но золовка намного ее превосходила. Кроме того, при слабом сердце у леди не было собственных родственников.
— В чем дело, Беатрис?
— Эту ветчину есть нельзя.
— Ее купила Салли.
Виновница не отрекалась, но сказала в свою защиту:
— Самая лучшая фирма!
— Возможно, — признала леди Чевендер, — но ветчина у них плохая. В чем-в чем, а в этом я
