Критика цинического разума

как инстанция, которая может быть использована в качестве инст­румента абсолютно злой воли, как оружие жертвы, используемое против преступника, который, в сущности, «невинен».

В рамках аналогичной схемы, направленной на критику морали, долгое время остаются великие конструкции криминальных рома­нов. Они черпают свои образы из моральной структуры капиталис­ тического общества. Отдельные преступления проявляются в нем

зачастую либо как чересчур наивные и относительно безобидные частицы всеобщего цинизма, свойственного обществу, либо как ре­зультаты рефлексивной гипертрофии тех образов поведения, кото­рые в умеренных своих проявлениях еще не преследуются уголовно. (Отсюда два типа преступников: с одной стороны, «втянутые в не­приятную ситуацию» относительно безобидные преступники; с дру­гой — мастера цинических трюков, великие преступники и крими­нальные гении.) Бурный успех «Трехгрошовой оперы» Брехта и Вайля был вызван ее способностью поставить цинизм негодяев и злодеев в ясно прослеживаемую и тем не менее не являющуюся ре­зультатом морализаторства связь с общественным целым. Словно в кукольном театре для взрослых, персонажи демонстрируют здесь аморальность и изощренные злодейства, поют песни о собственном злодействе и о еще большем злодействе мира и используют цини­ческие присловья и другие формы выражения, чтобы воспитать пуб­лику, научив ее тому способу высказываться, которым она сама, не без некоторого удовольствия, сможет сказать правду о себе.

Определенные симптомы говорят, как мне кажется, за то, что просветительская инсценировка преступности средствами театра, литературы и кинематографа дошла до некой непреодолимой грани­цы. Творческие потенции различных криминальных схем исчерпа­ны, поскольку они уже утомляют читателя. Разрешение сложных морально-аморальных задач и раздумья над неоднозначностью мо­рали и аморальности оказываются для сегодняшних сознаний черес­чур завышенным требованием; читатель считает его чересчур искус­ственным и необязательным для себя. Намечается тенденция к по­иску более жестоких выходов из конфликта — стремление сокрушить все разом, устроить бойню, взрыв, катастрофу. Пробиваются и дают о себе знать пред-амбивалентные формы мышления — все или ни­чего, шик или дерьмо, добро или зло, бомба или сахар, о'кей или не о'кей. На место утонченного рассмотрения каждого отдельного слу­чая все чаще заступает фашизм в искусстве — стремление уничто­жить противоречие насильственно; ситуации, в которых существует противоречие, требуют уже не столько того, чтобы в них разобра­лись, сколько того, чтобы их взорвали, не разбираясь.

2. Школа всего, чего угодно: информационный цинизм, пресса

Тот, кто говорит правду, рано или поздно попадется на этом.

Оскар Уайльд

Для сознания, которое позволяет информировать себя со всех сто­рон, все становится проблематичным и все совершенно безразлично. (Один) мужчина и (одна) женщина; два знаменитых негодяя; трое в лодке, не считая собаки; четыре кулака во славу божью; пять

главных проблем мировой экономики; секс * на рабочем месте; семь угроз миру; восемь смертных грехов цивилизованного человечества' девять симфоний с Каранном; десять негритят в диалоге Севера и Юга, впрочем, это могут быть и десять заповедей с Чарлтоном Хе-стоном — здесь не суть важно *.

Я не хотел бы цитировать клишированные фразы и формулы свидетельствующие о явном и общепризнанном цинизме журналис­тов, и не только потому, что лишь немногие из них доходят до уров­ня цинизма тех фотокорреспондентов, которые заранее обговарива­ют с африканскими наемниками наиболее фотогеничное расположе­ние пленных при расстреле, чтобы привезти домой пленку, запечатлевшую интересную игру светотени, или до цинизма репор­теров, которые испытывают во время автогонок внутренние терза­ния — предупредить ли об аварии на трассе водителя следующей машины или сфотографировать, как он врежется в машины уже по­терпевших неудачу. Пустыми были бы и всякие размышления о том, является ли журналистика более питательной почвой для цинизма, чем институты «по связям с общественностью», рекламные компа­нии, киностудии, бюро политической пропаганды, телеканалы или ателье, где снимается обнаженная натура для «мужских» журналов. О чем бы ни шла речь, нужно выяснить, почему цинизм прямо-таки с естественной необходимостью становится профессиональным риском и профессиональным заболеванием тех, чья работа состо­ит в производстве изображений «действительности» и информа­ции о ней.

Можно и нужно говорить о двоякого рода растормаживании, связанном с производством изображений и информации в современ­ных mass media,— о снятии всяких тормозов в том, что касается отношения изображений к тем вещам, которые они изображают, а также о снятии всех преград, сдерживающих потоки информации в их все возрастающем проникновении в сознание *.

Первое освобождение от всяческих тормозов основывается на систематической эксплуатации журналистами чужих катастроф, при­чем, как кажется, существует своего рода негласный договор об ин­ тересах, согласно которому общество нуждается в сенсациях, а жур­налисты обязуются их регулярно поставлять. Добрая часть нашей прессы удовлетворяет не что иное, как наш голод по плохим ново­стям, которые представляют собой моральный витамин нашего об­щества. Потребительная стоимость новостей измеряется по боль­шей части тем, насколько они возбуждают, а этот возбуждающий фактор явно может быть существенно повышен благодаря сенсаци­онной упаковке. Совсем не прибегая к сенсационности, журналис­тика вряд ли смогла бы развиваться, и если понимать под этим толь­ко искусство подходящей подачи материала, сенсационность следо­вало бы оценить позитивно — как наследие традиции риторики, для которой никогда не было безразлично, как преподнести то или

иное дело человеку. Однако сенсационность расхожего цинического типа основывается на двойной «подтасовке»: во-первых, она, ис­пользуя литературно-эстетические средства, драматизирует бесчис­ ленные мелкие и крупные мировые события и переносит их,— ста­раясь сделать такой переход максимально незаметным и более или менее ясно осознавая, что обманывает,— в область фикций, как по форме, так и по содержанию; во-вторых, сенсационность лжет в силу того, что она снова и снова реставрирует давно преодоленные при­митивно-моральные рамки, чтобы быть в состоянии преподносить сенсации как нечто такое, что выходит за всякие рамки. Такую игру может позволить себе только высокооплачиваемый коррумпирован­ный менталитет. Современный примитивный консерватизм обязан чрезвычайно многим соответствующей примитивной журналистике, которая ежедневно занимается цинической реставрацией, действует так, как будто каждый день может иметь свою собственную сенса­цию и как будто в наших головах уже давно не возникла — именно благодаря ее способу подачи новостей — определенная форма со­знания, наученная воспринимать скандал как форму жизни, а ката­строфу — как постоянный задний план. С помощью лживого и сен­тиментального морализма снова и снова создается картина мира, в котором такая сенсационность может оказывать свое вводящее в соблазн и оглупляющее воздействие.

Еще более чреватым проблемами является второе растормажи-вание в сфере информации. Информация переполняет резервуары нашего сознания, создавая принципиальную угрозу самому челове­ ческому существованию. Наверное, придется надолго — на месяцы или на целые годы — покинуть цивилизацию mass media, чтобы по возращении снова обрести собранность и сосредоточенность и ока­заться в состоянии осознанно наблюдать у себя самого возобновле­ние разбросанности и рассеянности, производимое современными средствами массовой информации. С психоисторической точки зре­ния переход к городскому образу жизни и информатизация наших сознаний комплексом mass media — это, пожалуй, тот факт совре­менности, который оказывает самое глубокое и решающее воздей­ствие на нашу жизнь. И только в таком мире современный циничес­кий синдром — вездесущий и всепроникающий диффузный ци­низм — может развиться до степени, которую мы сегодня наблюдаем. Мы считаем совершенно нормальным, что в иллюстрированных журналах, словно в старом «театре мира», видим в непосредствен­ной близости друг от друга все регионы, обнаруживаем сообщения о массовых смертях в странах третьего мира по соседству с рекламой шампанского, репортажи об экологических катастрофах — рядом с объявлением об открытии салона новейшей автомобильной продук­ции. Наши головы натренированы держать в поле зрения энцикло­ педически широкую шкалу одинаково безразличных для нас явле­ний причем безразличность отдельной темы происходит не от нее

самой, а от того, что информационный поток mass media поставил ее в один ряд с другими. Без многолетней тренировки, направленной на притупление чувств и на достижение их эластичности, никакое человеческое сознание не сможет совладать с тем, что требует от него простое перелистывание одного-единственного толстого иллю­стрированного журнала; и без интенсивного