обыгрываю отца Уолли в шахматы и еще когда вижу цветные сны… Мо?
— Да, Джон?
— Сегодня, Мо?
Хью говорил мне, что человек всегда просыпается за несколько секунд до землетрясения.
— Да, сегодня.
Я поступаю определенным образом в отношениях с Джоном, Техасцем, Хайнцем Формаджо потому, что я есть то, что я есть. А почему я есть то, что я есть? По тому что таково сочетание атомов, свивающих двойную спираль моей ДНК. Что побуждает ДНК к изменениям? Субатомные частицы, сталкивающиеся с ее молекулами. Эти частицы бомбардируют планету, вызывая мутации, которые приводят к появлению древнейших форм жизни, и далее от одноклеточных к медузам, от медуз к гориллам, а от них уже рукой подать до нас: до председателя Мао, Иисуса, Нельсона Манделы, до Его Провидчества и Гитлера, до вас и до меня.
Эволюция и история — бильярд элементарных частиц-волн.
Лайам входит и сразу достает бутылку молока из холодильника.
— А может, они решили оставить тебя в покое, ма?
— Может, Лайам.
— Нет, правда. Если б они хотели тебя забрать, они бы уже наверняка были здесь.
— Пожалуй.
— А если так, ты ведь можешь работать в Корке, на факультете? Правда, пап?
— Так-то оно так. Ректор на коленях благодарил бы маму, — говорит Джон как можно мягче. — Но…
— Ну вот, мам, значит, решено.
Ах, Лайам, Лайам. Больше всего Бог злится, когда цыплят начинают считать раньше осени…
Транссибирский экспресс мчался по Северному Китаю, углубляясь в лес, в уютные сумерки. Я по- прежнему играла с матричной механикой, но пока без всякого результата. Я билась над проблемой от самого Шанхая и, похоже, топталась на месте.
— Не возражаете, если я составлю вам компанию?
Вагон-ресторан пуст, все места свободны. Вряд ли мы знакомы с этой молодой женщиной.
— Меня зовут Шерри, — представляется она с австралийским акцентом и ждет моего ответа.
— Очень приятно. Садитесь. Отодвину только свои бумажки…
— Это у вас, значит, математика?
Странно, что столь молодая женщина, как она, хочет общаться с такой немолодой, как я. Ну и что, мы обе вдали от родных краев, от родного языка, не спеши с подозрениями, Мо.
— Да, я учительница математики. Какая у вас толстая книга!
— «Война и мир».
— Да, этого хватает. Особенно первого.
Полуголый китайский карапуз бежит вдоль вагона и гудит, подражая то ли лошади, то ли вертолету.
— Простите, я не расслышала вашего имени.
Вспышка подозрительности. Мо, брось. Она всего лишь непосредственна, как ребенок.
— Меня зовут Мо. Мо Смит.
Мы пожимаем друг другу руки.
— Шерри Коннолли. Вы до конца, до Москвы, или сойдете по дороге?
— Прямиком до Москвы, а дальше — Петербург, Хельсинки, Лондон, Ирландия. А у вас какие планы?
— Я хочу побыть в Монголии.
— Долго?
— Пока снова не потянет в путь.
— Рады, что покинули Пекин?
— Рада, что покинула свое купе! Там двое пьяных австралийцев соревнуются в сквернословии. У меня такое впечатление, будто я не уезжала из дома. Мужчины бывают невыносимы.
— Хотите поменять купе? Наша проводница уступчивая. Подкуплю
— Нет, спасибо. У меня пятеро братьев, мы росли вместе, так что с парочкой шведов справлюсь. К тому же до Улан-Батора осталось всего тридцать шесть часов. К тому же на нижней полке едет здоровенный симпатичный датчанин… А вы, Мо, тоже путешествуете одна?
— Я? Совсем одна.
Шерри сочувственно посмотрела на меня.
— О нет, слава богу, не в этом смысле! Вообще у меня есть и муж, и почти взрослый сын, но они дома.
— Наверно, скучают без вас. А вы — без них.
Бесспорное заключение.
— Да, вы правы.
— Послушайте, у меня есть банка китайского растворимого чая с лимоном. Выпьем по чашечке? Настоящий Маккой.
Приятно снова разговаривать на родном языке.
— С удовольствием.
Мы болтали до самой монгольской границы, где у поезда поменяли колеса: старая советская колея имеет другую ширину. Я ощутила всю степень своего одиночества.
Не знаю, может, подействовал чай Шерри, но только, когда я бросила взгляд в черную тетрадь, я сразу увидела ответ, который так долго искала: константа Требевича выводит из тупика. Мо, ты идиотка. Мне казалось, я сидела не так уж долго, пока не заметила, что в вагоне-ресторане заступила утренняя смена.
Острова, города, леса, все осталось позади. Заря занималась над бескрайними равнинами Центральной Азии. Я — истерзанная сомнениями, уставшая, немолодая женщина-физик с неопределенным будущим, но я наконец вступила в область, где до меня не бывал еще никто. Я поплелась к себе в купе и проспала целый день.
Житейская мудрость приписывает доктору Франкенштейну грех гордыни.
Я не думаю, что он возомнил себя богом. Просто он был ученым до мозга костей.
Разве могут ядерная физика, генная инженерия, квантовое распознавание быть добрыми или злыми? О технологии можно сказать только одно: работает она или не работает. А
Доктор Франкенштейн сбежал, бросил свое создание, и в этом его вина. Его детище оказалось во власти людей, которые поступили так, как всегда поступают невежды: улюлюкают и закидывают каменьями. А если бы добрый доктор обеспечил свое творение средствами самозащиты, механизмами адаптации и выживания, то, возможно, удалось бы спасти множество средневековых жизней, и трансплантология возникла бы на пару веков раньше.
Я вижу, Мо, куда ты клонишь. Но разве можно научить машину распознавать добро и зло? Противостоять злоупотреблениям?
Вот же она, черная тетрадка. Если «Красп» не способен к распознаванию, пусть получит другое название.
Телефон зазвонил, когда я разбивала яйцо. Джон берет трубку — ему ближе.
— Билли?
Он долго молчит.
