— Нет? — Вера встала. — Тогда ты просто бесконечно глуп и совершенно ничего не понимаешь! Я есть я — когда я с тобой. Мне не важно… болен ты или здоров, красивый ты или нет, — мне нужно быть с тобой. Не ради тебя. Это м н е нужно, пойми. Я знала — ты непременно это скажешь. Я ждала… и, как видишь, не удивлена… Послушай… Неужели ты так мало веришь в мою любовь, Вовка? Да, ты не видишь. И, может быть, не будешь видеть… Но это — ты! Я всё это говорю, потому что знаю — мы на равных. И поэтому я люблю тебя. Если бы я увидела — говорю прямо! — если бы в один прекрасный день я поняла, что быть на равных с тобой не могу, я не смогла бы любить… и сама не стала бы с тобой жить.
Он поднял голову.
— Да, да! — резко и страстно повторила Вера. — Не стала бы1 А если бы это всё случилось со мной?!
— Ну, это совсем другое дело.
— Да нет же, не другое. Слушай, Вовка… Вместе будем жить дальше… вместе горевать будем, Сережку растить… Как протопоп Аввакум жене своей говорил: «До самыя смерти, Марковна», а она ему отвечала: «добре, Петрович… ино ещё побредем…»
— Значит…
— Значит, кретин ты, Петрович, каких земля еще не рождала.
— Но я ничего тебе не могу дать…
— Правильно. Ничего. Только одно — желание жить. А так, конечно… Где тебе… — Она кинулась к нему и прижала к себе его голову.
В дверь заглянула Карева.
— Простите… Володя! Сергей Сергеевич тебя к себе зовет. Идем скорее. — Посмотрела на Веру. — Как хорошо, Верочка, что и вы здесь, профессор как раз хочет с вами обоими поговорить.
— Быстро, быстро, — заволновалась Вера. — Переодевайся, вот чистая рубашка… А ну тебя, пусти помогу.
Она продела его голову в ворот хрустящей сорочки.
Он никак не мог попасть рукой в рукав, наконец, срывающимися пальцами застегнулся. Она торопливо, мучительно задрожавшей рукой пригладила его волосы.
От бокса до кабинета Михайлова — полсотни шагов. Если могут минуты вбирать в себя годы, то много, много лет вобрали те две минуты, что Вера вела мужа под руку по коридору.
Из кабинета Михайлова вышла Карева.
— Вы пока подождите здесь, — сказала она Вере и взяла Маркова за руку. — Заходи…
Вера оцепенело смотрела на закрывшуюся дверь.
— Разъелся ты на больничных хлебах, — приветствовал Маркова знакомый голос. — Не спишь из-за этих больных, лысеешь помаленьку, а они тут себе жирок нагоняют… С наступающим! Что око новое? Не давит? М-да. Всем хорошо, кабы еще и видело.
— Уже привык. Спасибо.
Иногда это слово казалось профессору Михайлову беспощадной насмешкой.
— Садись, — сказал он, — Мише своему спасибо говори… Что-нибудь мелькает? — Острый луч офтальмоскопа вспыхивал и гас на кроваво-белесом глазу.
— Чуть-чуть.
— Для нас и «чуть-чуть» хлеб. Пересаживайся-ка вот сюда. — Профессор повел его куда-то и усадил на круглый вращающийся табурет. — Тут у нас агрегатик один…
Капнули что-то в глаз, и он сразу начал дубеть.
Легкие пальцы раздвинули веко.
— Вот… тоже еще, упрямец… — бормотал Михайлов, прилаживая что-то на глазу Маркова, — все средства перебрали… а он упёрся… не рассасывается… Скучный ты парень, Володя… Эх, Маркова бы да к этой аппаратурке!.. Чувствуешь что-нибудь? — спросил Михайлов.
— Ничего.
— Правильно… на то и капли на тебя тратили, ничего чувствовать и не должен…
Они молчали. Темнота и низкое, басовитое гудение трансформатора.
— Развертку будете менять? — спросила Карева.
— А как же… Мы его на всех режимах…
Защелкали тумблеры. Неожиданно Марков ощутил ритмичные вспышки света.
— Ну, а я что говорил? Шикарная кривая… Ты только посмотри, амплитудка какая! Марков! Ау! Ты живой? Не вздумай помирать. Есть неплохие новости…
— Значит, цела… — облегченно вздохнула Карева. — Гора с плеч…
— Всё, кино кончилось, — сказал Михайлов, и гудение трансформаторов смолкло. — Зови жену. Устроим семейный совет.
Вошла Вера.
— Ты что — жену в черном теле держишь? Какая-то она у тебя… запуганная, — улыбнулся профессор.
Вера, затаив дыхание, смотрела на этого стройного человека в белом, на его длинное умное лицо под высоким крахмальным колпаком, на его глаза за дымчатыми стеклами больших очков…
— Будем считать это новогодним подарком, — сказал Михайлов. — Сегодня у нас радость… Плясать еще рано, но тем не менее… Слыхал ты о такой машине — осциллографе? Марков хмыкнул.
— Культурный больной пошел! Можно ей доверять, как считаешь?
— Если настроен хорошо… — сказал Марков. — Тогда — отчего же…
— Сам я его настраивал… люблю железяки… В общем, если прибор не врет, а врать ему вроде бы не резон, могу тебя поздравить… самое главное в порядке. Невредима сетчатка с глазным нервом. Есть смысл сражаться. Левый мы удалили вовремя. Теперь, собственно, и начинается работа. Будем пытаться сделать зрение. Придется потерпеть. Пять, шесть операций — как минимум. Сдюжишь? — И профессор Михайлов посмотрел почему-то не на Маркова, а на Веру.
Он полез к себе в стол и достал небольшую прозрачную ампулу-шар. — Вот… наша надежда…
Вера всмотрелась и увидела внутри ампулы подвешенный на золотых нитях крохотный, сверкающий, как алмаз, предмет.
— Без этой фитюльки, — задумчиво сказал Сергей Сергеевич, — ничего не получится… Дело совершенно новое… Ну как, будем огород городить?
Вера не могла оторвать глаз от этой сверкающей капли в руках хирурга…
— Будем, — сказал Марков.
— Я обязан быть откровенным до конца. То, что я собираюсь тебе делать, — чистый эксперимент.
— Мне не привыкать.
— Я не могу дать тебе никаких гарантий. То, что я сейчас предлагаю, не делали еще никому. Никому в мире. Есть риск. Всё может кончиться и неудачей… — Профессор снова посмотрел на Веру. — Методы уже отработаны, все обдумано до мельчайших деталей — и все же… В сущности, первый опыт надо бы производить с больным, у которого есть запасной глаз. Того требует этика медицины… У меня сложное положение. Этика этикой, а есть еще ты. Случай особый, каверзный, я бы сказал… Пока я буду экспериментировать с другими, с теми, у кого нет такого винегрета, — глаз твой станет совершенно безнадежным… А вот это, увы, я могу почти гарантировать. Самым милым делом было бы подождать годика три… но это невозможно: произойдут необратимые изменения. Я твёрдо верю, что все кончится удачно, но предупредить обязан. Мы оба ученые. Ты должен меня понять.
— Я решил.
— У тебя будет еще много дней, чтоб отказаться.
— Я верю вам. Если есть шанс, отказываться грех,
— Будет тяжело.
— Так тяжелее.
— Что ж… пожелаем тогда друг другу одного и того же. Ну… стало быть — с наступающим!
Михайлов встал из-за стола. Они распрощались.
Вера вывела мужа в коридор.
