Судьбой подвергнется изгнанью. И золотистый мандарин Напомнит в переносных смыслах Все то, что Ярославль дарил Мне в сентябре, в двадцатых числах — Такая вольность на душе, Такое благолепье света, Что только лист в карандаше Способен объяснить все это. 1969
Юнна Мориц. Лоза.
Книга стихов 1962–1969.
Москва: Советский писатель, 1970.
В том городе мне было двадцать лет. Там снег лежал с краев, а грязь — в середке. Мы на отшибе жили. Жидкий свет Сочился в окна. Веял день короткий. И жил сверчок у нас в перегородке, И пел жучок всего один куплет О том, что в море невозможен след, А все же чудно плыть хотя бы в лодке. Была зима. Картошку на обед Варили к атлантической селедке И в три часа включали верхний свет. В пятиугольной комнате громадной, Прохладной, словно церковь, и пустой, От синих стен сквозило нищетой, Но эта нищета была нарядной По-своему: древесной чистотой, Тарелкой древней, глиной шоколадной, Чернильницей с грустившей Ариадной Над медной нитью, как над золотой. И при разделе от квартиры той Достались мне Державин, том шестой, И ужас перед суетностью жадной. Я там жила недолго, но тогда, Когда была настолько молода, Что кожа лба казалась голубою, Душа была прозрачна, как вода, Прозрачна и прохладна, как вода, И стать могла нечаянно любою. Но то, что привело меня сюда, Не обнищало светом и любовью. И одного усилья над собою Достаточно бывает иногда, Чтоб чудно просветлеть и над собою Увидеть, как прекрасна та звезда, Как все-таки прекрасна та звезда, Которая сгорит с моей судьбою. 1968
Юнна Мориц. Лоза.
Книга стихов 1962–1969.
Москва: Советский писатель, 1970.
Леону Тоому
Как я — горбонос, длинноглаз — Пришел голубой водолаз Из моря, из горького неба. И я угадала: родной! Мы оба — из бездны одной, Там ловят форель по одной И всех — на приманку из хлеба. У груды атласных досок Мы рядом легли на песок, И тень откидная косила. Финляндия слева была.
