на дворец госпожи; Доминик подумал, что дом Теодора гораздо более пригоден для жизни. Всего две большие комнаты, гостиная со встроенным в стену шкафом и стереовизором, и спальня (Доминик заглянул туда случайно и устыдился своего нахальства, но Теодор жестом показал — мол, все в твоем распоряжении).
— Располагайся, — добавил он вслух. — Я приготовлю ужин, — он глянул на прозрачные часы в форме радужно-игристой капли, цифры во встроенном циферблате меняли цвета. Четыре пополуночи — отмечено фиолетовым.
— Спасибо, — повторил Доминик.
'Чего ему все-таки от меня надо?'
Но задумываться не стал.
Душ наконец-то смыл грязь сточных канав, расслабил. Доминик отметил, что его одежда за несколько часов похождений превратилась в лохмотья. Натягивать ее обратно не хотелось.
'Вот именно. У меня ничего нет. Тогда почему он подобрал меня?'
Доминик остановился у ростового зеркала.
Я ведь толком не представляю, как выгляжу, почему-то подумал он. Фрагментарно, не более. И не оценивал, до того ли было?
Он провел пальцами по стеклу, будто пытаясь поймать живое тепло у зеркального двойника; на самом деле испытал легкое удивление: воображал себя уродливой (ничтожной?) тварью, немногим лучше выкидыша, а оказалось — обладает вполне приятной внешностью. Не элитник, но…
И ему идет улыбаться.
Доминик пригладил коротко стриженные мокрые волосы, почти черные, как и глаза — контрастом к светлой коже.
Запах чего-то вкусного проникал сквозь закрытую дверь. Доминик вспомнил, насколько голоден. Он оторвался от зеркала и погасил свет.
*
Позже Доминик думал, что в конкурсе на самый странный совместный ужин (или завтрак?), данный выиграл бы гран-при.
Во-первых, их всего двое, не серо-синяя толпа третьесортников в очереди за порцией малоприятного на вид, но вкусного и питательного варева. В очереди исключительно 'третьесортники', техники — отдельно. Элитники — тем более.
Во-вторых, Доминика не толкали, не торопили. В первую минуту он по привычке забился в угол, но Теодор вздернул бровь. Доминик покраснел до ушей, вместе с тарелкой выбрался из угла.
Наконец, в третьих… Доминик украдкой разглядывал своего 'покровителя', азбукой Морзе чередовались мысли: 'кто он', 'зачем я ему'. Но присоединились иные, будто пестрые райские птицы в воробьиную стаю.
Доминику хотелось понравиться.
Прочтет ли незнакомец незримое клеймо — 'ничтожество, бей его'? Выгонит ли взашей, или изобьет, посмеется?
Имеет право. Явно элитник.
Он красивый, по-настоящему красивый, лучше Альтаира и Натанэля.
Доминику нечем расплачиваться. Потому — примет любую волю незнакомого элитника, только почему хочется, чтобы…
Он вздохнул и уткнулся в еду.
Теодор первым нарушил молчание:
— М… Доминик?
Тот вздрогнул, когда обратились по имени.
— Понимаю, невежливо спрашивать, как ты оказался на территории мутантов, — Теодор сидел на высоком стуле, скрестив ноги, покачивал носком ботинка. Внезапно сменил позу…и кажется, придвинулся ближе, расстояние сжалось на манер гармошки. Доминик напрягся. — Но все-таки?
— Я… — он изучал кремово-белый 'под дерево' стол, с тоской обернулся на относительно темный угол, — я… так вышло.
— Понимаю. Не хочешь рассказывать. Заставлять не стану.
Расстояние то же. Теодор — само радушие, искреннее или нет? Доминику так хочется верить. Пожалуйстапожалуйста.
Ладонь Доминика очутилась в длинных пальцах Теодора. Доминик едва не выдернул руку. Задержал дыхание.
Прикосновение было… приятным.
— Кто ты, Теодор?
— Обычный человек, — тот пожал плечами. Волосы сияли на манер нимба. Ангелов и святых не существует, да?
— Зачем ты привез меня к себе? — смахивало на допрос. Доминик добавил улыбку.
— Почему нет?
Теодор взял его за подбородок:
— Не бойся меня, хорошо? Клянусь, я не сделаю тебе ничего плохого.
В горле комок. Нечестно — расцарапывать сердцевину, лучше бы ударил. Доминику захотелось разрыдаться, уткнуться в грудь спасителя, рассказать, почему не доверяет, я всю жизнь был один, я ни- что-же-ство, лишь так меня называли, и…
Он кивнул.
'Верю'.
Как скажешь.
— Вот и отлично, — Теодор погладил запястье, а затем отстранился, — Пойдем, я покажу, где тебе спать.
Теодор уступил гостю спальню, невзирая на возражения (и желание того провалиться сквозь землю). Пожелал спокойной ночи и удалился. Доминик забрался с головой под одеяло, широкая и чересчур мягкая кровать пугали, почему-то снова захотелось домой. Там побои и презрение — понятно, объяснимо.
Доброта — нет.
В заботе о чужом нет логики.
Он перевернулся на спину и пялился в потолок. Ночник в форме ракушки слабо подмигивал лиловым, будто колыхались волны на отмели. Доминик поразмышлял еще немного, но ракушка и волны слились в желе, а мысли раздробились, как песок от воды.
'Позже. Потом. Завтра. Наверное'.
Эдвин. Только ему среди ночи взбредет идея вытащить свою… игрушку и 'поразвлечься'. Можно привыкнуть. Столько раз твердил себе — привыкнуть, привыкнуть, тягучее мокрицыно слово, от него захлебываешься тоскливой гнилью.
Эдвин. Другой. Его 'банда' поодаль, похожие на соляные столпы, тусклые лучи протекают сквозь кристаллики.
— Пожалуйста, — привычно просит Доминик.
Эдвин смотрит на него, и жертва кричит, но не от ужаса пред расправой. Лицо Эдвина набухло, словно у утопленника, из пустых вырванных глазниц струится что-то черно-оранжевое. Гнилые апельсины, предполагает Доминик.
— Ты думал уйти? — шепчет Эдвин. Голосом Альтаира, госпожи…Королевы?
— Ты думал сбежать? Глупец!
Доминик сжимается в позу зародыша, он и есть зародыш — кровавее влажное существо. Выкидыш. Больше не дадут выжить.
В руках Эдвина-госпожи-Королевы — стальной прут. Прут светится серебристо-алым, будто чумная луна. С него капает черное.
Стальные пауки. Сожрут. Изгложут.
Пожалуйста, нет…
