горькую правду, неужели ты думаешь, она понравится папаше Бассету?
— Но он уже слышал о себе горькую правду. Я рассказывал тебе, как отделал его.
— Это еще могло сойти тебе с рук. «Пожалуйста, постарайтесь понять меня… я погорячился… вышел из себя», ну и так далее. А вот хладнокровно записывать изо дня в день наблюдения в мельчайших подробностях — о, это совсем другое дело.
Наконец-то он понял. Лицо снова позеленело. Рот открылся, потом закрылся, как у золотой рыбки, которая нацелилась склевать муравьиное яйцо, а другая золотая рыбка ее опередила и перед самым носом слопала.
— Какой же я болван!
— Первостатейный.
— Что делать?
— Не знаю.
— Берти, придумай что-нибудь!
Я принялся напряженно думать, и старания мои увенчались успехом.
— Скажи, что именно произошло в конце этой вульгарной сцены? Ты отдал ему блокнот. Он сразу же воткнулся в него читать?
— Нет, сунул в карман.
— И, судя по его виду, по-прежнему намеревался принять ванну?
— Да.
— Тогда расскажи, в какой карман он его положил? В смысле, в карман чего? Что на нем было надето?
— Халат.
— А под халатом — думай, Финк-Ноттл, хорошо думай, от этого все зависит, — а под халатом были рубашка, брюки и прочее?
— Да, брюки на нем были, я обратил внимание.
— Тогда надежда еще есть. Расставшись с тобой, он наверняка пошел к себе в комнату разоблачиться. Ты говоришь, он здорово разозлился?
— Раскалился докрасна.
— Очень хорошо. Знание человеческой природы дает мне основание предположить, что субъект в столь возбужденном состоянии не станет тратить время, шаря по карманам в поисках блокнота, который куда-то сунул, и тем более знакомиться со сделанными в нем записями. Он сбросит одежду и поскорее в ванную. Блокнот наверняка все еще в кармане халата, а халат он, без сомнения, кинул на кровать или на спинку стула, и тебе только нужно прокрасться в его комнату и взять блокнот.
Я ожидал, что столь ясное логическое построение вызовет радостный возглас и бурные изъявления благодарности. Но Гасси лишь в сомнении водил ногами по ковру.
— Говоришь, надо прокрасться в его комнату?
— Да.
— Пропади все пропадом!
— В чем дело?
— Ты уверен, что другого способа нет?
— Конечно, уверен.
— Понятно… Берти, может, ты сходишь туда вместо меня?
— Нет.
— Многие бы пошли, не отказались помочь старому школьному другу.
— Мало ли на свете дураков.
— Берти, неужели ты забыл нашу прекрасную юность, школьные годы?
— Забыл.
— Не помнишь, как я поделился с тобой последней плиткой молочного шоколада?
— Не помню.
— А ведь я отдал тебе половину, и ты сказал, что сделаешь для меня все, если понадобится… Но если эти клятвы — святые клятвы, как назвали бы их некоторые, — ничего для тебя не значат, что ж, говорить нам больше не о чем.
Он потоптался по комнате, как та самая кошка в пословице, потом вынул из нагрудного кармана фотографию Мадлен Бассет и впился в нее взглядом. Наверное, черпал в ней силы. Вот глаза его заблестели. Лицо утратило рыбье выражение. Он вышел с решительным видом и тут же вернулся, да еще дверь за собой захлопнул.
— Берти, послушай, там Спод!
— Ну и что?
— Он бросился на меня.
— Что-о-о, бросился на тебя?
Я нахмурился. Я терпелив, но не надо испытывать мое терпение. Неужели после всего, что я сказал Родерику Споду, он не сдался? Невероятно! Я распахнул дверь и убедился, что Гасси не обманул меня. Спод действительно был в коридоре.
Увидев меня, он стал ниже ростом.
— Спод, вам что-нибудь от меня нужно? — обратился я к нему сурово, ледяным тоном.
— Нет, нет, ничего. Благодарю.
— Иди, Гасси, — сказал я и остался стоять, наблюдая, как он прошел мимо этой гориллы, стараясь держаться как можно дальше, и скрылся за углом. Убедившись, что все благополучно, я обратился к Споду.
— Спод, — произнес я ровным, бесстрастным тоном, — я приказывал вам оставить Гасси в покое или не приказывал?
Весь его вид выразил мольбу.
— Пожалуйста, Вустер, может быть, вы позволите мне хоть как-нибудь его проучить? Ну самую малость: хотя бы дать пинка под зад?
— Никогда.
— Конечно, все будет, как вы скажете. — Он удрученно поскреб щеку. — А вы читали этот блокнот, Вустер?
— Нет.
— Он написал, что мои усы в точности похожи на бледное грязное пятнышко, которое осталось на краю кухонной раковины после того, как там раздавили таракана.
— У него всегда был поэтический склад ума.
— А когда я ем спаржу, перестаешь верить, что человек — венец творения.
— Да, помню, он говорил мне. Кстати, он прав. Я обратил внимание за ужином. Совет вам на будущее, Спод: берите овощи в рот деликатно и беззвучно. Не спешите, не набрасывайтесь на них с чавканьем. Старайтесь помнить, что вы человек, а не акула.
— Ха-ха-ха! Человек, а не акула! Очень остроумно, Вустер. Отлично сказано.
Он снова засмеялся — не скажу, чтоб очень искренне, как мне показалось; и тут подоспел Дживс с графином на подносе.
— Принес бренди, сэр.
— Что-то вы долго, Дживс.
— Да, сэр. Я снова приношу извинения за столь долгое отсутствие. Я задержался с полицейским Оутсом.
— Вот как, опять болтали?
— Не столько болтал, сэр, сколько останавливал ему кровь.
— Что вы сказали — кровь?!
— Да, сэр. С полицейским произошел несчастный случай.
Легкая досада мгновенно улетучилась, ее место заняла жестокая радость. Жизнь в «Тотли-Тауэрсе» закалила меня, благородные чувства притупились, известие, что с полицейским Оутсом приключился несчастный случай, вызвало у меня ликование. Честное слово, только одно могло доставить мне еще
