Святого Камня. Скоро лагерь арабов появится из-за горизонта, пропадет и вдруг укрупнится, навалится — множеством красных, коричневых и белых конических форм. На фоне плоской скудности степи шатры выглядят стадом мастодонтов. Лагерь королевских соколиных охотников растянулся на двух десятках гектаров двумя концентрическими кольцами, напоминая военный лагерь Бонапарта в Египте. Внутренний городок состоит из тридцати шатров и окружен пятьюдесятью небольшими палатками, стоящими вплотную, образуя крепостную стену. Периметр охраняется солдатами, одетыми в свитера и береты цвета темного хаки. Внутренний город охраняется сотрудниками службы безопасности из свиты принца Фейзулла, предводителя Саудовской королевской охоты.
Машины стоят в стройной парковке по периметру лагеря: водовозы, бензовозы, стадо охотничьих джипов; желтые эвакуаторы с подъемными лебедками; фургон мобильной автомастерской; рефрижератор для хранения добычи. Белые спутниковые тарелки ослепляют степь.
Старик-сокольничий с птицей на запястье стоит у входа в лагерь, что-то гаркает в спутниковый телефон, который прижимает к уху через ихрам. Всего два дня было потрачено на то, чтобы поставить и оборудовать лагерь.
Шестьдесят джипов, тяжелое оборудование, палатки, шатры, топливо — все это было доставлено в Ширван из Джидды через аэропорт в Насосном.
Около сотни соколов находятся в лагере. Около двух тысяч дроф-красоток — хубар, выросших в Ширване, предназначены к убиению.
Нет, ни Хашем, ни егеря не растерялись. Растерялся я, который сначала ходил вокруг монтирующегося лагеря, а затем всю ночь прорыдал, и некому было меня утешить, потому что Хашем куда- то пропал.
Вечером с
Я смотрел на полыхающие пологи шатра, пытаясь в трепещущем орнаменте распознать смысл цитаты из пророка. Хочу спросить Хашема, но вспоминаю, что он куда-то пропал с отрядом егерей… И вдруг я понял, что ткань, оснащенная речью, напоминает лист с алгебраическими выкладками. Ну да, вот в чем мое замешательство: аль-джебр есть изобретение тирании — сожженный мост от числа к переменной: в уравнение казни подставляется все что угодно, единица или стадо шахских подданных.
Хашем знал от Эверса о готовящемся королевском десанте арабов. До последнего он не верил, мучаясь вопросом: кто донес? Роберт? Кто-то из своих? Позже выясилось: виноват был сам Эверс, поместивший в прошлогодний отчет одним из первых пунктов природоохранных достижений вверенных ему заповедников сообщение об идущей на всех парах реабилитации оседлой популяции хубары.
Пока устанавливался лагерь шейхов, Хашем с помощью кайта увел сколько смог хубары на Северный кордон, где она была загнана в замаскированный вольер, вокруг которого была выставлена оборона из егерей. В ожидании эвакуации хубара в загоне могла продержаться без корма от силы двое суток.
Семьдесят восемь соколов арабских шейхов, охотничья делегация которых была навязана министру экологии президентом, были уничтожены в Ширване в течение одного дня с помощью двенадцати егерей, вооруженных дробовиками, и пяти кормушек со жмыхом, разнесенных по сторонам света.
Дислокация кормушек тут же после отстрела была изменена, но поднявшийся переполох оказался нешуточным, и пришлось сосредоточиться на эвакуации тысячного поголовья хубары. Птицы были скопом погружены в грузовик, который в ту же ночь вместе со мной, Аббасом и Хашемом отбыл в сторону границы с Ираном.
По дороге на Ашур-аде Аббас говорит:
— Самое страшное на здешних дорогах — верблюды; ничто так не страшно, как столкнуться с верблюдом, — ни с другой машиной, ни с коровой. Встреча с верблюдом, — смерть, ибо скелет его таков, что сламывается, складывается в костяной пучок, и острые кости пронзают пассажиров навылет.
— Как иглы ежа. Как Себастьяна стрелы, — отвечает Хашем.
Мысль Хашема состояла в том, что на Иранской территории, где закон не подкупен, арабы не посмеют бесчинствовать, тем более остров Ашур-аде входил в состав заповедных объектов Астарабадского залива: заросший по окоему тростником с треугольником развалин Русской морской станции, охранявшей телеграфную станцию и морские пространства от разбойников-туркмен.
День мы собирались, день добирались. И так — пять ходок, две недели жизни.
Хубару мы грузили под видом турачей, Хашем показал пограничникам выправленный паспорт на две сотни птиц (фирменный бланк с летящим фламинго, адресом, телефонами и круглой печатью, по-русски «Кооператив <Гилян>»), и наш цирковой фургон невредимым пересек границу. К морю съехали на окраинах Торкемана, сняли с крыши лодку, наладили движок. Море было спокойно, легкий ветер становился холоднее. На берег от шоссе сбежала свора собак. Молодые псы облаяли фургон, полный затаившейся птицы, рысцой вытянулись в шеренгу, согласно иерархии в стае. Приземистый кобель с широкой пастью, чуть сплющенной медвежьей башкой, с мордой, усеянной шрамами и кривыми ногами, свесив язык, косился иногда на бегущего сзади огромного, с большой красивой лошадиной головой, выпячивающего грудь пса, посматривающего туда и сюда, — на его шее проглядывала страшная опухшая рана, полная черной сукровицы. Дальше бежали два худосочных годовалых щенка и сука, несшая отвисшее брюхо, полное едва не касавшихся земли черных сосков.
«А случалось, обитатели песков за правым берегом Атрека отступались от чувства преданности царю, вызванного разорами десанта, и тогда чертили шашками частые долгие линии на песке, что означало: „Пусть жены наши изменят нам, но мы не пустим русских без боя“. Однажды сама морская станция на Ашур-аде подверглась штурму. На тридцати двух лодках туркмены пристали в камышах к северному берегу острова и после двухчасовой перестрелки и рубки отступили вместе с тремя ранеными матросами, двумя женщинами и четырьмя детьми, взятыми в полон, оставив трупы трех племенных предводителей; на них потом дети и женщины и были выменяны отправившимся в преследование отрядом. Лодки разбойников были обстреляны из пушек „Мангышлака“, некоторые разбиты в щепы, большинство же все-таки успело скрыться в устье Атрека», — продолжил чтение Хашем, когда собаки отступили. Он читал нам из тетрадки запись Абиха об Ашур-аде.
Хубара выдохнула, забеспокоилась, фургон наполнился утробным курлыканьем. Хашем замочил зерно, растолок в ступе горсть таблеток и велел Аббасу потом тщательно смешать с зерном при кормежке. На закате, разлинованном вставшими над горизонтом слоистыми облаками, мы взяли у рыбаков лодку и отправились на Ашур-аде с разведкой.
Разруха вновь придала воинственности туркменам, они грабили теперь персов-туристов и своих же, но иранских соплеменников, рыбаков: опустошали ставные сети, снимали с лодок моторы, отбирали неводы. Потому остаток пути ввиду близости туркменского берега мы прошли на веслах, от греха сняв с транца мотор, упрятав его под лавки. Нас миновал тихим ходом неопознаваемый проржавленный до дыр баркас, пустая палуба, в выбитых окнах рубки виден дрожащий штурвал, но за ним никого, по стенкам выцветшие фотографии дворцовых фонтанов, пестрые тряпки; над кормой сизой юбкой развевалась пелена выхлопа, над ней лебедка дрожала от напора короткого сельдевого кошеля, волочившегося в развале кильватера серым пунктиром раскрошившихся наполовину поплавков.
Убыстрили ход, но долго не могли причалить, искали чистое место, не заросшее тростником в этой нежилой части острова. Мы потихоньку идем вдоль берега, часто валясь с волны на бок, хлебаем бортом воду. Остров тянется враскачку перед нами. Мохнатые костлявые буйволы валяются в жирном иле, пугаются, завидев нас, приминают с хрустом тростник; глаза их навыкате — стеклянные рыжие яблоки.
В тамарисковых и дроковых зарослях, которыми затоплен по грудь весь остров, среди островков непроходимой кактусовой опунции, цветущей тучно желтым цветом, взлетают пушечно жирные фазаны.
Хашем поставил силки, мы огляделись, выбрали мысок, пригодный для потайной разгрузки, а вечером, сняв с лески мирно токовавшего у куста надутого самца, предались тихому ужину: сумерки, закат над серебряной глубокой рябью, сильный постоянный теплый ветер, разъяренные угли и стелящийся дым костра, в ямке по колено, где, нанизанный на пучок сырого тростника, румянится фазан, а подле я
