И третья. Это, возможно, работа корейских спецслужб в отношении Моисеева, желание подставить Моисеева или зашифровать реальный источник информации, который до сих пор существует в этом учреждении.
В целом же, — считает он, — ситуация проста и банальна для нашего государства. ФСБ совершила акцию, которую не должна была проводить. Они попали в ситуацию, из которой не знают, как выйти. Когда они задержали Моисеева и оказалось, что он ничего не совершал и ничего не было обнаружено у советника посольства РК Чо Сон У, когда его в нарушение Венской конвенции обыскали в приемной ФСБ, заднего хода нельзя было давать.
ФСБ, как любая государственная машина, начала крутиться и крутится до сих пор, и будет дальше перемалывать любого, попавшего в эти жернова, и доказывать свою состоятельность и то, что они уже один раз заявили».
С Гервисом солидарен председатель организации «Экология и права человека» Эрнст Исаакович Черный, который постоянно следил за моим делом. «В последнее время, — пишет он, — общественные организации склоняются к тому, что Моисеев мог стать жертвой операции по прикрытию настоящего шпиона. Предлагается несколько сценариев, два из них выглядят наиболее достоверно. Первый: Моисеева подставили корейские спецслужбы, чтобы сохранить своего настоящего агента, а ФСБ проглотила наживку, своими силами завершив операцию корейцев. Второй: корейский агент имеет отношение к российским спецслужбам и МИДу, его возможности достаточно велики, по крайней мере для того, чтобы организовать масштабную операцию по нейтрализации назначенного им или его коллегами „корейского шпиона“ — Моисеева.
В любом случае организаторы сделали верную ставку: ФСБ, вцепившись в привлекательную версию, никогда не дает задний ход. Эту черту наших контрразведчиков успешно используют их зарубежные коллеги».[62]
Эмоциональную оценку случившегося дал бывший посол СССР в Пхеньяне Николай Михайлович Шубников: «Моя совесть подсказывает, — сказал он в одном интервью, — Валентин стал пешкой в большой игре. Скорее всего его подставили спецслужбы или подвели люди, работавшие рядом с ним».[63] А в другом интервью добавил: «Предателем можно назвать любого. Но я слишком давно и хорошо знаю Валентина Ивановича. И никогда не поверю, что Моисеев ставил свою подпись на соответствующих документах или согласился работать на какую-либо иностранную разведку».[64]
Существуют и версии, объясняющие выдворение из страны южнокорейского дипломата и мой арест с точки зрения внешней политики России. Так, Черный не исключает, что «такой скандал был выгоден лишь тем, кто хотел переориентировать интересы России с Юга на Север Корейского полуострова. Что это за силы, догадаться легко. Чо Сон У и Моисеев стали заложниками манипуляторов внешнеполитическими интересами страны».[65]
Профессор университета штата Миссури (США) Цой Сон Ван подготовил в 1999 году весьма объемный научный доклад «Политика России в отношении Южной Кореи: инциденты с самолетом рейса КАЛ-007 и выдворением разведчика»,[66] в котором анализирует произошедшее в контексте внешней политики России и в увязке с событием 1 сентября 1983 года, когда советский истребитель сбил над Сахалином рейсовый «Боинг-747» южнокорейской авиакомпании Korean Airlines, оказавшийся в воздушном пространстве СССР, в результате чего погибло 269 пассажиров и членов экипажа.
В первую очередь профессор подчеркивает, что «инцидент произошел в контексте новой внешнеполитической линии России, в которой министр Примаков сделал упор на национальную гордость, национальные интересы и безопасность». По его мнению, «Примаков занял жесткую позицию в связи с инцидентом по выдворению разведчика для того, чтобы восстановить гордость, которой страна лишилась с утратой советского статуса сверхдержавы, превратившись в раненую великую державу». Профессор считает, что с 1994 года Москва стала проводить политику улучшения отношений с Пхеньяном в ущерб российско-южнокорейским связям, о чем свидетельствовал визит в Северную Корею спецпосланника президента России А. Н. Панова, но одновременно Россия стала терять влияние на КНДР в результате «честных» переговоров Пхеньяна с Вашингтоном по ядерной проблеме. И потому, делает он вывод, «правительство Ельцина использовало инцидент для восстановления рычагов воздействия на Северную Корею».
В целом же, полагает профессор Цой, «высылка сотрудника разведки, имевшего дипломатический статус, — это показатель изменения политики России в отношении Сеула… Хотя Россия не может не сотрудничать с Южной Кореей в экономической области, она не может и игнорировать внутреннее политическое давление со стороны того, что осталось от военного истеблишмента, равно как и со стороны бывших коммунистов и их союзников в Думе, требующих, чтобы российская внешняя политика стремилась к поддержанию баланса между Северной и Южной Кореей».
Что касается понимания причин случившегося в самой Южной Кореи, то официальный «Корейский ежегодник за 1999 год» в разделе «Дипломатический скандал с Россией» расценивает этот скандал как имеющий чисто политическую подоплеку — «выражение неудовольствия отношением со стороны Южной Кореи. Россия была раздосадована тем, что ее проигнорировали в четырехсторонних переговорах по мирному урегулированию в Корее, несмотря на то, что она играла основную роль в Корейской войне 1950– 1953 годов.
России также не нравилось настойчивое требование со стороны Южной Кореи погасить задолженность в 1,7 млрд долларов основного долга и процентов по кредиту, который она получила в 1990 году».[67]
Версия, связанная с погашением задолженности перед Южной Кореей, неожиданно получила независимое подтверждение в ходе моей более поздней беседы с юрисконсультом, стоявшим у истоков получения этого кредита и в дальнейшем участвовавшим в переговорах по его урегулированию. Я с ним познакомился в Сеуле в январе 1990 года, так как тоже был в составе сопровождающих спецпосланника президента СССР, заместителя министра иностранных дел И. А. Рогачева, которому было поручено ведение переговоров по получению трехмиллиардного кредита. По его словам, в начале 90-х, когда Россия полностью зависела от внешних заимствований, согласие российской стороны выплатить долг Южной Корее было обеспечено большими деньгами. Необходимо было серьезное потрясение в двусторонних отношениях, чтобы использовать его в качестве предлога для отказа от выполнения тех договоренностей.
С точки зрения южнокорейского АПНБ, руководители которого высказали недоумение действиями своих российских коллег, «арест Моисеева и высылка Чо Сон У стали результатом конфликта между российскими МИД и ФСБ, ведущими борьбу за влияние».[68]
Думается, что все вышеизложенные версии имеют право на существование — каждая в отдельности и, скорее всего, в их совокупности. Но вместе с тем у меня есть и свое понимание произошедшего, не исключающее изложенного выше, а его дополняющее. Поскольку, повторяю, было бы упрощением сводить все к какой-то одной версии.
Способ расправляться с конкурентами или неугодными по каким-то причинам сослуживцами с помощью спецслужб и манипуляций с секретными документами в российской действительности не нов. Если неукоснительно соблюдать инструкцию и, отвлекаясь на другую работу, каждый раз сдавать секретные документы в спецчасть, то просто-напросто не хватит времени, чтобы их проработать. Поэтому такие бумаги в течение рабочего дня во множестве лежат на столах. Так что при желании легко можно взять со стола отвернувшегося или вышедшего на минуту коллеги документ с грифом «секретно» и уничтожить его. И дело сделано: объяснительные записки, служебное расследование, выговор и — как минимум увольнение.
Можно полагать, что и в моем случае задача была схожа: шепнуть кому надо на ушко, чтобы помогли,
