государственных интересов… Мы ничего не делаем „ради конъюнктуры“. Работаем, как говорится, только по факту. К слову, дело Моисеева — из разряда как раз таких случаев. И неважно, на какую разведку он работал — южнокорейскую или северокорейскую».[79]
Моя вина, таким образом, была признана не только задолго до решения суда, но даже до его начала. Неудобно, конечно, цитировать Конституцию после фамилии ее гаранта, но ничего не поделаешь. Статья 49 гласит: «Каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда». Приговор в отношении меня, напомню, вступил в законную силу 9 января 2002 года — ровно через два с половиной года после того, как Путин, ставший к тому времени президентом, назвал меня работником иностранной разведки. Кто ж посмеет оспорить вердикт президента?
Моя жена Наталия 2 августа 1999 года обратилась к директору ФСБ с открытым письмом, в котором обвинила службу в распространении клеветнической информации в мой адрес, и в тот же день получила отповедь от начальника ЦОС ФСБ генерал-лейтенанта А. Здановича. В интервью РИА «Новости» он назвал письмо «провокационным», поскольку, мол, «первичная доказательная база, в том числе факт задержания Моисеева с поличным, были в ходе следствия полностью подтверждены».
Буквально через полчаса, выступая в прямом эфире «Эха Москвы», генерал пошел дальше, расценив письмо как «трюк защиты» в связи с окончанием предварительного следствия. Он, правда, оказался более сведущ в законодательстве и согласился с мнением ведущей, что негоже называть кого-либо до суда преступником и шпионом, как сделал его шеф. Но пытался объяснить это тем, что «поскольку он был задержан с поличным при проведении встречи и передачи информации, то такое действие, естественно, соответствующим образом было квалифицировано».
По ходу беседы Зданович и сам пошел по пути утверждения очевидности и безусловности моего преступления. Он обвинил мою жену во введении в заблуждение общественности в связи с ее заявлением, что меня увезли в «Лефортово» из дома и никакого задержания с поличным не было. «Естественно, — сказал он, отвечая на вопрос ведущей, — супруга подследственного, наверное, пользуется тем, что граждане, может быть, забыли, что мы специально давали видеопленку и показывали сюжет по телевидению с фактом задержания. Поэтому то, что из дома его увезли, — ничего этого не было. Это действительно происходило на улице, в конкретном месте, в конкретное время, причем это время зафиксировано на пленке, эта пленка использовалась в ходе следствия».
К сожалению, ни я, ни мои адвокаты и родственники не видели сюжета, о котором говорил генерал, по телевидению. Он благоразумно не назвал ни канал, ни программу, дабы не засветить своих телевизионных подельников, — и эта пленка никак не фигурировала ни в ходе следствия, ни в ходе суда. Поэтому я не могу оценить качество инсценировки, сделанной специалистами ФСБ. Но с его слов ясно, что она была срежиссирована и подготовлена, дабы доказать «задержание с поличным». Однако в последний момент по какой-то причине сценарий был изменен, и инсценировка оказалась не востребованной. То ли качество постановки оказалось «как всегда», то ли решили не рисковать, найдя другой путь.
Позже, уже в 2003 году, я обратился в ЦОС ФСБ с просьбой предоставить мне копию видеопленки, о которой живописал Зданович, и получил вполне ожидаемый ответ, что ЦОС этой пленкой не располагает. Кто ж будет хранить улики против себя?!
Я уже упоминал, что, как ни парадоксально, но и южнокорейцев официально пытались через МИД убедить, что их дипломат был задержан с поличным. Делая представление послу РК в Москве г-же Ли Ин Хо в связи с высылкой из Сеула нашего дипломата, советника посольства Олега Абрамкина, заместитель министра иностранных дел Григорий Карасин назвал реакцию Сеула неадекватной, поскольку «высланный из Москвы Чо Со У был пойман с поличным при проведении шпионской операции».[80] МИД, естественно, пользовался той информацией, которую получал от ФСБ, и выглядел, мягко говоря, не очень ловко.
Чтобы ни у кого из сотрудников МИДа не возникло сомнения в истинности информации ФСБ и отбить у них малейшую охоту встать на мою защиту, в Первом департаменте Азии сразу же после моего ареста ФСБ провела собрание, на котором всем было сказано, что я признался в шпионаже и доказательств этому более чем достаточно. «Мы были потрясены, — рассказывал директор департамента Леонид Моисеев, — связать шпионаж с его личностью было просто невозможно».[81]
На этом же собрании было заявлено, что у ФСБ имеются сведения еще примерно о 30 других сотрудниках, которые у южнокорейцев якобы числятся кандидатами на вербовку. Это уже было предупреждение: в «Лефортово» может оказаться любой.
Такое предупреждение подкреплялось и конкретными действиями. Уже после моего освобождения один мидовец рассказывал, что как только он мне написал в тюрьму письмо, так сразу же почувствовал нескрываемое внимание к себе со стороны ФСБ.
Содержание того, что хотели донести и донесли до сведения сотрудников департамента на этом собрании, изложено Игорем Коротченко в «Независимой газете». Ссылаясь для видимости на южнокорейцев как на источник информации, на самом деле он излагает материал, от которого за версту пахнет разработкой российских спецслужб, их предупреждением в адрес дипломатов-кореистов. Ни один «хорошо информированный южнокорейский источник» не расскажет ему этого для печати. Кстати, пересказывая содержание беседы бывшего директора ФСБ Н. Ковалева с представителем южнокорейского посольства Ли Сан Гу, Коротченко тоже ссылается на «хорошо информированный источник».
«Помимо арестованного органами ФСБ заместителя директора Первого департамента Азии МИД РФ Валентина Моисеева, — пишет Коротченко, — регулярные денежные вознаграждения получал от АПНБ еще ряд российских дипломатов. Среди них — чиновники центрального аппарата МИДа, а также сотрудники посольства РФ в Сеуле. Данные выплаты легендировались. Например, как оплата консультационных и экспертных услуг, гонорар за чтение лекций, подготовка докладов для различного рода семинаров и т. д. Известны случаи, когда за предоставление «информационных услуг» выплата производилась дорогостоящей теле- и видеотехникой производства фирм LG и „Самсунг“, причем иногда — даже оптовыми партиями.
В качестве оплаты дети некоторых наших дипломатов отправлялись на учебу в Южную Корею или же открывали на весьма льготных условиях рестораны корейской кухни в Москве… Основной задачей московской резидентуры АПНБ было не создание базы для вербовочных мероприятий, а приобретение ценных агентов влияния в средних и высших эшелонах Министерства иностранных дел России.
Что же касается сотрудников Посольства РФ в Сеуле, то благодаря протекции АПНБ некоторые из них, например, приобрели дорогостоящие иномарки со скидкой от 50 до 70 % от реальной цены. Между тем в структуре внешнеполитического ведомства Южной Кореи функционирует специальное подразделение, которое аккумулирует все просьбы или обращения «купить подешевле», поступающие от российского дипломатического персонала в адрес контактирующих с ним сотрудников Министерства иностранных дел и внешней торговли РК. Затем информация передается в АПНБ, которое решает «вопрос» (в большинстве случаев положительно) с конкретными южнокорейскими фирмами. Естественно, все документируется. Таким образом создается классическая вербовочная ситуация».[82]
МИД поспешил немедленно официально отречься от меня. Выступая на регулярном пресс-брифинге в министерстве, директор Департамента печати и информации В. Рахманин заявил журналистам: «Позвольте мне повторить, я не могу от этого удержаться, конечно. Вчера министр сказал об этом „Комсомольской правде“. Это сегодня опубликовано: „В семье не без урода“. Это тот случай».
Неприятно было это слышать вообще и вдвойне — из уст Володи. Мы знакомы с ним давно, по специализации он китаист. До его назначения директором Департамента печати и информации работали вместе: он, как и я, был заместителем директора Первого департамента Азии. Так что на тему «тот это случай» или не тот, он мог бы подумать сам, прежде чем говорить об этом как официальный представитель МИДа. Но тогда бы он точно не стал шефом Кремлевского протокола после своего директорского поста. Впрочем, в Кремле, видать, все равно не сложилось: сейчас он посол в Ирландии.
Вспоминались мне и личные контакты с Евгением Максимовичем Примаковым. Его монументальная представительность была впечатляющей, хотя никто не мог вспомнить научных трудов, сделавших его
